И бонус под катом
24.01.2014, 17:23
Насчет 500 баксов за 1 учебник не уверен, но у меня у брата сборник по Анатомии из пяти книг стоил около 15-18к рублей
![Brtxikari Wi<lmaivr | Graham | Veiling
BIOLOGY
tHtxptxmicN
Biology [Hardcover]
Robert Brccker (Author), Eric Widmaier (Author), Linda Graham (Author),
'¿CL ГУ (УГУ* 0 Г1 customer review^
Buy New
$182.98 & FREE Shipping. Details Only 18 left in stock (more on the way).
Ships from 3nd sold by](https://img2.joyreactor.cc/pics/comment/Doodle-time-Время-мазни-Комиксы-916464.png "Doodle time,Время мазни,Doodle Time, sarahseeandersen,Смешные комиксы,веб-комиксы с юмором и их переводы")
в том-то и проблема всех славянских народов
сила в тираже
Спекуляция, хуле. Раньше за это сажали.
"зачем я заплатил так много, чтобы быть настолько несчастным!?" -каждый раз после покупки игры от ЕА
"panic attack" по-русски все-таки "приступ паники", а не "паническая атака".
А может быть все-таки паническая атака?
http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9F%D0%B0%D0%BD%D0%B8%D1%87%D0%B5%D1%81%D0%BA%D0%B0%D1%8F_%D0%B0%D1%82%D0%B0%D0%BA%D0%B0
http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9F%D0%B0%D0%BD%D0%B8%D1%87%D0%B5%D1%81%D0%BA%D0%B0%D1%8F_%D0%B0%D1%82%D0%B0%D0%BA%D0%B0
Ричард Фейман: "Отбор учебников по обложкам"
"В то время я читал курс лекций по физике для первокурсников, и после одной из них Том Харви, который помогал мне проводить демонстрационные опыты, сказал: "Ты должен посмотреть, что творится с математикой в школьных учебниках! Моя дочь приходит домой с учебником, в котором написана полная чушь!"
Я не обратил на его слова особого внимания.
Но на следующий день мне позвонил известный в Пасадене юрист, входивший в Совет штата по образованию…. была организована комиссия для предварительного отбора книг. Эта комиссия рекомендовала Совету, какие книги выбрать….
Должно быть, я испытывал в это время угрызения совести по поводу моего неучастия в правительственных программах и согласился стать членом комиссии.
Сразу же начались письма и телефонные звонки от издателей. Мне говорили: "Мы очень рады, что Вы вошли в комиссию, так как мы всегда хотели, чтобы ученые..." и "Замечательно, что ученый вошел в комиссию, так как наши книги имеют научную ориентацию...". Но говорили и другое: "Мы хотели бы объяснить, о чем наша книга..." и "Мы будем очень рады оказать Вам любую помощь в оценке наших книг...". Это казалось мне совершенно диким. Я объективный ученый, и я думал, что, так как ученики и учителя будут иметь дело только с учебниками и пособиями, любые дополнительные сведения, исходящие от издательства, будут лишь мешать. Поэтому я отказывался от всяких разговоров с издателями и всегда отвечал: "Ничего не надо объяснять. Я уверен, что книги говорят сами за себя".
Она рассказала мне, как обычно происходит оценка новых учебников. Члены комиссии рассылают довольно большое число экземпляров каждой книги учителям и административным работникам своего района. Потом собираются отзывы. У меня не было обширных знакомств среди учителей и чиновников. Кроме того, я считал, что, читая книги, смогу и сам определить, нравятся они мне или нет. Так что я решил читать все сам. (В моем районе были несколько человек, которые ожидали, что им покажут книги и хотели выразить свое мнение. Миссис Уайтхауз предложила им приложить свои отчеты к ее собственным, чтобы они чувствовали себя лучше, а я не переживал из–за их жалоб. Они удовольствовались этим и не стали создавать мне лишних проблем.)
Через несколько дней мне позвонил работник книжного склада и сказал: "Мы готовы отправить Вам книги, мистер Фейнман. Получается триста фунтов".
Я был ошеломлен.
— Ничего, мистер Фейнман. Мы найдем кого–нибудь, чтобы помочь Вам их прочитать.
Этого я не понимал: или вы книги читаете, или вы их не читаете. У себя в кабинете, внизу, я завел для них специальную полку (они заняли семнадцать футов) и принялся за те книги, которые должны были обсуждаться на следующем заседании. Мы собирались начать с учебников для начальной школы.
Это была большая работа, и я целыми днями трудился у себя внизу.
Дело в том, что книги были отвратительные. В них было много неверного. Они были поспешно написаны. Чувствовалось стремление к точности, но приводились примеры (вроде автомобилей на улице для "множества"), в которых почти все было хорошо, но всегда оставались некоторые неточности. Определения были нестрогими. Все было неоднозначно. Видно было, что авторы не совсем ясно представляли себе, что такое точность, "подделывались". Они учили тому, чего сами толком не понимали и что было, по существу, бесполезно для ребенка.
Я понял их замысел. После "Спутника" многие думали, что мы отстаем от русских, и тогда обратились к математикам, чтобы они включили в программы обучения новые интересные математические понятия. Математику хотели сделать привлекательной для детей, которым она казалась скучной.
Приведу пример: в этих учебниках говорилось о разных системах счисления — пятеричной, шестеричной и т.д., — чтобы показать все возможности. Это может заинтересовать ребенка, который знает, что такое десятичная система. Для такого ребенка это будет развлечением. Но у них получилось, что каждый ребенок должен изучить другую систему счисления! А потом начался обычный кошмар: "Переведите эти числа из семеричной системы в пятеричную". Перевод из одной системы в другую — совершенно бесполезная вещь. Если вы умеете это делать, то, возможно, для вас это будет занимательно, не умеете — забудьте об этом. Это никому не нужно.
Как бы то ни было, я все читал и читал это множество книг, и ни в одной не говорилось о применении арифметики в науке. Если и были какие–то примеры использования арифметики (а в основном это была абстрактная современная ерунда), они касались покупки марок.
Наконец, я добрался до книги, в которой говорилось: "Математика широко используется в науках. Мы приведем пример из астрономии, науки о звездах". Переворачиваю страницу и читаю: "Красные звезды имеют температуру четыре тысячи градусов, желтые звезды имеют температуру пять тысяч градусов...", — ладно. Дальше: "Зеленые звезды имеют температуру семь тысяч градусов, голубые звезды имеют температуру десять тысяч градусов, а фиолетовые звезды имеют температуру... (какое–то большое число)". Зеленых и фиолетовых звезд не бывает, но для других звезд цифры приблизительно верные. Все в общих чертах вроде правильно, но все время сбои. И так везде: все написано кем–то, кто не знает, о чем он, собственно, пишет. В результате, хоть что–нибудь всегда выходит не правильно! Не понимаю, как мы собираемся хорошо учить, если учебники пишут люди, которые не совсем понимают то, о чем пишут. И книги получаются безобразные. СОВЕРШЕННО БЕЗОБРАЗНЫЕ!
Но этой книгой, во всяком случае, я был доволен, так как первый раз видел пример того, как арифметика используется в науке. Я был несколько недоволен, когда читал про температуру звезд. Несколько, потому что все было более или менее правильно, просто допустили ошибку. Затем шли задачи. Такие: "Джон и его отец вышли посмотреть на звезды. Джон видит две голубые звезды и красную звезду. Его отец видит зеленую звезду и две желтые звезды. Какова суммарная температура звезд, которые видят Джон и его отец?" — и я взрываюсь от бешенства.
Моя жена называла это "вулкан внизу". Но ведь я привел только один пример, а так было постоянно. Постоянный бред! Абсолютно бессмысленно складывать температуру двух звезд. Никто никогда этого не делает, кроме, может быть, единственного случая, когда хотят вычислить среднюю температуру, но уж никак не суммарную температуру всех звезд! Ужасно! Все это была только игра, чтобы заставить тебя складывать, и авторы не понимали того, о чем писали. Казалось, что читаешь текст почти без типографских ошибок, и вдруг — целое предложение задом наперед. Математика выглядела именно так. Совершенно безнадежно!
И вот я пришел на первое совещание. Другие члены комиссии поставили оценки некоторым книгам, и меня тоже спросили, каковы мои оценки. Мои оценки часто отличались от всех прочих, и меня спрашивали: "Почему Вы оценили эту книгу так низко?"
Я объяснял, что в ней имеются следующие недостатки на страницах таких–то. У меня все было записано.
Они обнаружили, что я настоящий клад: я всегда мог им детально объяснить, чем хороша или плоха та или иная книга. Все мои оценки были обоснованы.
А если я спрашивал, почему какая–то книга получила у них высокую оценку, то в ответ слышал: "А что Вы думаете о книге...?" Вместо ответа меня спрашивали, что я думаю, и никак нельзя было понять, почему они оценивают книги так, а не иначе.
Очередь дошла до книги, которая была частью трехтомного сборника, выпускаемого одним издательством, и меня спросили, что я о ней думаю.
Я сказал: "Эту книгу мне не прислали со склада, но две другие были хорошие".
Кто–то попытался повторить вопрос "Что Вы думаете об этой книге?". — Я уже сказал, что мне ее не прислали. Так что я не могу о ней судить. Работник книжного склада был здесь же и сказал: "Извините, я могу все объяснить. Я не прислал Вам эту книгу, так как она не была еще закончена. По правилам мы должны иметь каждую книгу к определенному сроку, а издатель задержался с ней на несколько дней. Поэтому нам прислали макет книги с обложкой и пустыми страницами внутри. Компания приносит свои извинения и надеется, что трехтомник будет обсужден, несмотря на задержку третьего тома".
Оказалось, что этот пустой макет был оценен некоторыми членами комиссии! Они не могли поверить, что книги не было, ведь оценки–то были. Более того, оценки у несуществующей книжки были выше, чем у двух других. То обстоятельство, что книги не было, ничуть не помешало ее оценке.
Я подумал, что система работает так: когда вы раздаете книги людям, им нет до этих книг никакого дела. Они заняты, они думают: "Ну, ведь не я один должен это прочитать — многие. Так что не важно, что я там напишу". И ставят наобум оценку. Некоторые, по крайней мере. Не все, но некоторые так делают. Потом вы получаете отзывы, и вы не знаете, почему именно эта книга получила меньше всего отзывов, т.е. на одну книгу пришло, допустим, десять отзывов, а на другую только шесть. Дальше вы усредняете все полученные оценки; естественно, вы не учитываете неприсланные отзывы. Так что полученная цифра кажется вам вполне разумной. При этом усреднении попросту упускается из виду то, что внутри обложки абсолютно ничего нет!
Я построил эту теорию, увидев, что случилось в нашей комиссии. Пустую обложку оценили только шесть из десяти членов, а остальные книжки — восемь или девять человек из десяти. Результат усреднения получился не хуже, чем результат усреднения восьми или девяти оценок. Все были очень смущены, когда это выяснилось, и это придало мне уверенности. Оказалось, другие члены комиссии проделывали большую работу, раздавая книги, собирая потом отзывы, посещая все собрания, приемы, где издатели давали им пояснения к своим книгам прежде, чем они успевали их прочитать. Я был единственным в комиссии, кто сам читал все книги и не получал от издательства никакой информации, кроме той, что содержалась в самих книгах и должна была, в конце концов, попасть в школы.
Эта проблема — как лучше составить мнение о книге: внимательно ее изучив или собрав много отзывов от людей, невнимательно ее просмотревших, — напоминает известную задачу. Никому не позволяется видеть китайского императора. Спрашивается, какой длины нос у китайского императора? Чтобы это выяснить, предлагается обойти всю страну и у каждого жителя спросить, что он думает о длине носа императора. Потом вывести среднее арифметическое. Ответ будет очень "точным", так как вы усредните гигантское множество мнений. К сожалению, таким способом ничего не узнаешь. Среднее арифметическое, выведенное даже из очень широкого диапазона мнений незаинтересованных и невнимательных людей, не улучшает вашего понимания ситуации.
Сначала в наши обязанности не входило обсуждение стоимости книг. Нам сказали, сколько книг мы можем выбрать, поэтому мы придумали программу, которая задействовала множество дополнительной литературы, потому что все новые учебники имели те или другие недостатки. Самые серьезные недостатки были в "новых математических" учебниках: там не упоминалось о приложениях математики и было слишком мало словесных задач. В них не было и речи о продаже марок; зато они изобиловали пространными рассуждениями о коммутации и прочих абстрактных понятиях, а приложение математики к каким–то конкретным повседневным ситуациям отсутствовало. Что ты делаешь: складываешь, вычитаешь, умножаешь или делишь? Поэтому мы предложили несколько учебников, в которых была хоть какая–то часть всего этого в качестве дополнительных — один–два учебника на каждый класс, — кроме основного учебника для каждого ученика. После многочисленных дискуссий мы привели все это в состояние равновесия.
Когда мы отнесли свои рекомендации в Совет по образованию, там нам сказали, что денег у них оказалось меньше, чем они сначала рассчитывали, так что нам снова нужно все просмотреть, урезать там и сям, теперь уже принимая во внимание стоимость учебников и уничтожая тщательно сбалансированную программу, в которой учитель имел хотя бы шанс найти примеры того, что ему необходимо.
Теперь, когда правила относительно количества возможных учебников изменились и у нас больше не было возможности хоть как–то сбалансировать программу, она получилась, прямо скажем, довольно вшивой. Но когда она попала в руки комиссии, ведавшей распределением бюджета сената, ее обрезали еще больше. Вот теперь это была действительно вшивая программа! Когда этот вопрос рассматривался в сенате, меня попросили выступить перед сенаторами штата, но я отказался: к тому времени я уже устал от многочисленных споров по этому поводу. Мы подготовили свои рекомендации для Совета по образованию, и я полагал, что представление этих рекомендаций штату входит в обязанности Совета — что было правильно с точки зрения закона, но неблагоразумно с точки зрения политики. Мне не следовало сдаваться так быстро, но, когда после такой усиленной работы и многочисленных обсуждений всех этих учебников с целью создания хорошей сбалансированной программы, уже в самом конце весь наш труд выбрасывают на свалку — это просто приводит в депрессию! Вся наша работа оказалась никому не нужной, ее просто можно было поставить с ног на голову и сделать все наоборот: начать со стоимости книг и выбрать те, которые можешь себе позволить.
Окончательно решило исход дела и заставило меня, наконец, отказаться от работы в комиссии то обстоятельство, что в следующем году мы должны были обсуждать учебники по естественным наукам. Я подумал, что они, может быть, будут другими, и взял несколько посмотреть.
Но и здесь было то же самое: что–то, на первый взгляд, приемлемое, оказывалось при ближайшем рассмотрении ужасным. Например, одна книга начиналась четырьмя картинками: заводная игрушка, автомобиль, мальчик на велосипеде и еще что–то. И под каждой картинкой вопрос: "Что приводит это в движение?"
Я подумал: "А, понимаю. Они хотят рассказать о механике — как пружины работают внутри игрушки; о химии — как работает автомобильный двигатель; о биологии — как работают мускулы".
Такие вопросы любил мой отец: "Что приводит это в движение? Да все движется, потому что солнце светит". И мы бы веселились, обсуждая это.
— Нет, игрушка работает, потому что пружина заведена, — сказал бы я.
— А почему заведена пружина? — спросил бы отец.
— Я ее завел.
— А почему ты можешь двигаться?
— Потому, что я ем.
— А пища получается только потому, что солнце светит. Так родилось бы понимание того, что движение — это просто преобразованная солнечная энергия.
Переворачиваю страницу. Ответ для заводной игрушки: "Энергия приводит ее в движение". И для мальчика на велосипеде: "Энергия приводит его в движение". Для всего — "Энергия приводит это в движение". Но это совершенно бессмысленно. Представьте, что было бы написано: "Вакаликс". Вот вам общий принцип: "Вакаликс приводит это в движение". Это не прибавляет знаний. Ребенок ничего не узнает, это просто слово!
Они должны были посмотреть на заводную игрушку, рассмотреть внутри пружинки, разобраться с ними, разобраться с колесиками и оставить в покое "энергию". Позже, когда дети поймут, как на самом деле работает заводная игрушка, можно обсудить и более общее понятие "энергия".
Кроме того, вообще не правильно говорить: "энергия приводит что–то в движение". Потому что, если что–то останавливается, можно с тем же успехом сказать: "Энергия остановила его". Они имели в виду переход запасенной энергии в другие формы, что представляет собой очень тонкую особенность понятия "энергия". В этих примерах энергия не возрастает и не убывает, она просто переходит из одного вида в другой. И когда тело останавливается, энергия переходит в тепло, в общий хаос.
Но такие это были книги. Написанное в них сбивало с толку, было бесполезно, запутано, неоднозначно и частично не правильно. Как можно изучать науку по таким книгам, я не понимаю. Потому что это не наука.
Когда я увидел все эти ужасные книги с теми же недостатками, что и книги по математике, я почувствовал, что во мне опять начинается вулканический процесс. К этому времени я был измучен чтением математических книг и уже убедился в тщетности моих усилий. Поэтому, представив себе еще год таких усилий, я вышел из комиссии.
Через некоторое время я узнал, что книга, в которой энергия приводила все в движение, будет рекомендована комиссией Совету по образованию. Я сделал одно последнее усилие. На заседаниях комиссии публике разрешалось выступать с замечаниями, и я встал и сказал, почему я считаю эту книгу плохой.
Человек, заменивший меня в комиссии, возразил: "Эту книгу одобрили шестьдесят пять инженеров такой–то авиастроительной компании". Я не сомневался, что в этой компании работало несколько очень хороших инженеров. Но шестьдесят пять человек — это много. Диапазон способностей такого числа людей должен быть весьма широк. Так что среди них, наверняка, были и совсем никчемные. Это была опять проблема усреднения длины императорского носа или оценки книги, состоящей из одной обложки. Было бы гораздо лучше, если бы компания выбрала самых способных своих инженеров и предложила оценить книгу именно им. Я не считал себя умнее шестидесяти пяти человек, но умнее среднестатистической одной шестьдесят пятой — конечно. Я ничего не смог доказать, и книга была одобрена Советом.
Я знаю, что они "защищают налогоплательщика", но только посмотрите, как надежно налогоплательщик был защищен в следующей ситуации.
У нас было две книги, и даже после длительного обсуждения мы никак не могли сделать выбор; они были очень похожи. Поэтому мы оставили этот вопрос на рассмотрение Совета по образованию. Поскольку теперь Совет принимал решения, руководствуясь стоимостью книг, и поскольку книги были почти одинаковыми, Совет решил узнать цену и взять более дешевую книгу.
Тогда возник такой вопрос: "Получат ли школы учебники в обычное время, или, может быть, они смогут получить их заранее до наступления нового учебного семестра?"
Представитель одного из издателей встал и сказал: "Мы очень рады, что вы приняли нашу цену, и можем поставить учебники до начала следующего семестра".
Представитель проигравшего издателя тоже присутствовал на совещании. Он встал и сказал: "Поскольку наша цена была ориентирована на более поздний срок поставки, я думаю, что мы можем назначить новую цену на более ранний срок, потому что мы тоже в состоянии поставить книги раньше".
Мистер Норрис, который был юристом Совета из Пасадены, спросил представителя второго издателя: "И сколько нам будет стоить более раннее получение ваших книг?"
Он назвал цифру: цена была ниже!
Тогда встал первый парень: "Если он изменяет свою цену, то у меня тоже есть право изменить свою!" — и он назначает еще меньшую цену!
Норрис спросил: "Разве так бывает — мы получаем книги раньше, и они при этом дешевле?"
— Да, — говорит один из них. — Мы можем применить особый метод офсетной печати, который обычно не используем... — какая–то отговорка, чтобы объяснить, почему книги вдруг подешевели.
Другой соглашается: "Чем быстрее печатаешь книги, тем дешевле они обходятся!"
Мы испытали самый настоящий шок. Все закончилось тем, что книги обошлись на два миллиона долларов дешевле. Эта внезапная перемена ужасно разгневала Норриса.
На самом же деле произошло следующее: неопределенность с датой поставки открыла для этих ребят возможность предложить другую цену. Обычно, когда книги выбирали без учета их стоимости, снижать цену не было смысла; издатели могли назначать цену по своему усмотрению. Снижение цены ничего бы не изменило; чтобы получить заказ, нужно было произвести впечатление на членов комиссии по составлению учебной программы.
Кстати говоря, когда бы наша комиссия ни собралась на совещание, там всегда появлялись издатели, которые развлекали членов комиссии, приглашая их на обед и рассказывая о своих книгах. Я всегда отказывался от подобных приглашений.
Сейчас это кажется вполне очевидным, но, когда я как–то раз получил пакет сухофруктов и всякой всячины, который доставили через "Уэстерн Юнион", с запиской; "От нашей семьи вашей, С Днем Благодарения — семья Памилио", я не понял, к чему это.
Посылка была от семьи, о которой я никогда не слышал и которая жила где–то в Лонг–Бич. Совершенно очевидно, что кто–то хотел отправить ее семье своих друзей, но ошибся в имени и адресе, поэтому я решил все уладить. Я позвонил в "Уэстерн Юнион", взял номер телефона тех, кто отправил эту посылку, и позвонил им.
— Здравствуйте, я — мистер Фейнман. Мне пришла посылка...
— О, здравствуйте, мистер Фейнман, это Пит Памилио, — и он говорит это так дружелюбно, что я подозреваю, что мы должны быть знакомы! Я, обычно, с трудом запоминаю, кто есть кто.
Поэтому я сказал: "Простите, мистер Памилио, но я не совсем помню, кто Вы..."
Он оказался представителем одного из издателей, книги которого я должен был оценивать в комиссии по составлению учебной программы.
— Ясно. Но это могут не правильно истолковать.
— Но это же просто от одной семьи другой.
— Да, но я оцениваю книгу, которую Вы издаете, и кто–нибудь может не правильно истолковать вашу доброту! — Я прекрасно понимал, что происходит, но решил прикинуться полным идиотом.
Нечто подобное произошло, когда один из издателей прислал мне кожаный портфель, на котором изящными золотыми буквами было написано мое имя. Я выдал ему то же самое: "Я не могу принять его; я оцениваю издаваемые Вами книги. Я думаю, что Вы этого не понимаете!"
Один из членов комиссии, который состоял в ней дольше других, сказал: "Я никогда ничего не беру; это мне очень досаждает. Но все равно ничего не меняется".
Но одну возможность я действительно упустил. Если бы я только соображал побыстрее, то мог бы очень хорошо провести то время, что я состоял членом комиссии. Я приехал в отель в Сан–Франциско вечером, чтобы на следующий день посетить свое первое совещание и решил пойти побродить по городу и что–нибудь съесть. Я вышел из лифта и увидел, что в вестибюле отеля на скамье сидят два парня. При виде меня они тут же вскочили и сказали: "Добрый вечер, мистер Фейнман. Куда Вы направляетесь? Может быть, мы сможем показать Вам что–нибудь в Сан–Франциско?" Они были из какого–то издательского дома, и я не хотел с ними связываться.
— Я иду съесть что–нибудь.
— Мы можем пригласить Вас на ужин.
— Нет, я хочу побыть один.
— О'кей, мы можем помочь Вам во всем, в чем Вы пожелаете.
Я не смог устоять. Я сказал: "Ну что ж, я иду, чтобы попасть в какую–нибудь переделку".
— Я думаю, мы можем Вам помочь и в этом.
— Нет, я уверен, что сам с этим справлюсь. — А потом подумал: "Какая ошибка! Я должен был позволить им сделать все это и вести дневник, чтобы люди штата Калифорния знали, как далеко заходят издатели!" Когда же я узнал о разнице в два миллиона долларов, одному Богу известно, как я жалел, что не сделал этого!"
"В то время я читал курс лекций по физике для первокурсников, и после одной из них Том Харви, который помогал мне проводить демонстрационные опыты, сказал: "Ты должен посмотреть, что творится с математикой в школьных учебниках! Моя дочь приходит домой с учебником, в котором написана полная чушь!"
Я не обратил на его слова особого внимания.
Но на следующий день мне позвонил известный в Пасадене юрист, входивший в Совет штата по образованию…. была организована комиссия для предварительного отбора книг. Эта комиссия рекомендовала Совету, какие книги выбрать….
Должно быть, я испытывал в это время угрызения совести по поводу моего неучастия в правительственных программах и согласился стать членом комиссии.
Сразу же начались письма и телефонные звонки от издателей. Мне говорили: "Мы очень рады, что Вы вошли в комиссию, так как мы всегда хотели, чтобы ученые..." и "Замечательно, что ученый вошел в комиссию, так как наши книги имеют научную ориентацию...". Но говорили и другое: "Мы хотели бы объяснить, о чем наша книга..." и "Мы будем очень рады оказать Вам любую помощь в оценке наших книг...". Это казалось мне совершенно диким. Я объективный ученый, и я думал, что, так как ученики и учителя будут иметь дело только с учебниками и пособиями, любые дополнительные сведения, исходящие от издательства, будут лишь мешать. Поэтому я отказывался от всяких разговоров с издателями и всегда отвечал: "Ничего не надо объяснять. Я уверен, что книги говорят сами за себя".
Она рассказала мне, как обычно происходит оценка новых учебников. Члены комиссии рассылают довольно большое число экземпляров каждой книги учителям и административным работникам своего района. Потом собираются отзывы. У меня не было обширных знакомств среди учителей и чиновников. Кроме того, я считал, что, читая книги, смогу и сам определить, нравятся они мне или нет. Так что я решил читать все сам. (В моем районе были несколько человек, которые ожидали, что им покажут книги и хотели выразить свое мнение. Миссис Уайтхауз предложила им приложить свои отчеты к ее собственным, чтобы они чувствовали себя лучше, а я не переживал из–за их жалоб. Они удовольствовались этим и не стали создавать мне лишних проблем.)
Через несколько дней мне позвонил работник книжного склада и сказал: "Мы готовы отправить Вам книги, мистер Фейнман. Получается триста фунтов".
Я был ошеломлен.
— Ничего, мистер Фейнман. Мы найдем кого–нибудь, чтобы помочь Вам их прочитать.
Этого я не понимал: или вы книги читаете, или вы их не читаете. У себя в кабинете, внизу, я завел для них специальную полку (они заняли семнадцать футов) и принялся за те книги, которые должны были обсуждаться на следующем заседании. Мы собирались начать с учебников для начальной школы.
Это была большая работа, и я целыми днями трудился у себя внизу.
Дело в том, что книги были отвратительные. В них было много неверного. Они были поспешно написаны. Чувствовалось стремление к точности, но приводились примеры (вроде автомобилей на улице для "множества"), в которых почти все было хорошо, но всегда оставались некоторые неточности. Определения были нестрогими. Все было неоднозначно. Видно было, что авторы не совсем ясно представляли себе, что такое точность, "подделывались". Они учили тому, чего сами толком не понимали и что было, по существу, бесполезно для ребенка.
Я понял их замысел. После "Спутника" многие думали, что мы отстаем от русских, и тогда обратились к математикам, чтобы они включили в программы обучения новые интересные математические понятия. Математику хотели сделать привлекательной для детей, которым она казалась скучной.
Приведу пример: в этих учебниках говорилось о разных системах счисления — пятеричной, шестеричной и т.д., — чтобы показать все возможности. Это может заинтересовать ребенка, который знает, что такое десятичная система. Для такого ребенка это будет развлечением. Но у них получилось, что каждый ребенок должен изучить другую систему счисления! А потом начался обычный кошмар: "Переведите эти числа из семеричной системы в пятеричную". Перевод из одной системы в другую — совершенно бесполезная вещь. Если вы умеете это делать, то, возможно, для вас это будет занимательно, не умеете — забудьте об этом. Это никому не нужно.
Как бы то ни было, я все читал и читал это множество книг, и ни в одной не говорилось о применении арифметики в науке. Если и были какие–то примеры использования арифметики (а в основном это была абстрактная современная ерунда), они касались покупки марок.
Наконец, я добрался до книги, в которой говорилось: "Математика широко используется в науках. Мы приведем пример из астрономии, науки о звездах". Переворачиваю страницу и читаю: "Красные звезды имеют температуру четыре тысячи градусов, желтые звезды имеют температуру пять тысяч градусов...", — ладно. Дальше: "Зеленые звезды имеют температуру семь тысяч градусов, голубые звезды имеют температуру десять тысяч градусов, а фиолетовые звезды имеют температуру... (какое–то большое число)". Зеленых и фиолетовых звезд не бывает, но для других звезд цифры приблизительно верные. Все в общих чертах вроде правильно, но все время сбои. И так везде: все написано кем–то, кто не знает, о чем он, собственно, пишет. В результате, хоть что–нибудь всегда выходит не правильно! Не понимаю, как мы собираемся хорошо учить, если учебники пишут люди, которые не совсем понимают то, о чем пишут. И книги получаются безобразные. СОВЕРШЕННО БЕЗОБРАЗНЫЕ!
Но этой книгой, во всяком случае, я был доволен, так как первый раз видел пример того, как арифметика используется в науке. Я был несколько недоволен, когда читал про температуру звезд. Несколько, потому что все было более или менее правильно, просто допустили ошибку. Затем шли задачи. Такие: "Джон и его отец вышли посмотреть на звезды. Джон видит две голубые звезды и красную звезду. Его отец видит зеленую звезду и две желтые звезды. Какова суммарная температура звезд, которые видят Джон и его отец?" — и я взрываюсь от бешенства.
Моя жена называла это "вулкан внизу". Но ведь я привел только один пример, а так было постоянно. Постоянный бред! Абсолютно бессмысленно складывать температуру двух звезд. Никто никогда этого не делает, кроме, может быть, единственного случая, когда хотят вычислить среднюю температуру, но уж никак не суммарную температуру всех звезд! Ужасно! Все это была только игра, чтобы заставить тебя складывать, и авторы не понимали того, о чем писали. Казалось, что читаешь текст почти без типографских ошибок, и вдруг — целое предложение задом наперед. Математика выглядела именно так. Совершенно безнадежно!
И вот я пришел на первое совещание. Другие члены комиссии поставили оценки некоторым книгам, и меня тоже спросили, каковы мои оценки. Мои оценки часто отличались от всех прочих, и меня спрашивали: "Почему Вы оценили эту книгу так низко?"
Я объяснял, что в ней имеются следующие недостатки на страницах таких–то. У меня все было записано.
Они обнаружили, что я настоящий клад: я всегда мог им детально объяснить, чем хороша или плоха та или иная книга. Все мои оценки были обоснованы.
А если я спрашивал, почему какая–то книга получила у них высокую оценку, то в ответ слышал: "А что Вы думаете о книге...?" Вместо ответа меня спрашивали, что я думаю, и никак нельзя было понять, почему они оценивают книги так, а не иначе.
Очередь дошла до книги, которая была частью трехтомного сборника, выпускаемого одним издательством, и меня спросили, что я о ней думаю.
Я сказал: "Эту книгу мне не прислали со склада, но две другие были хорошие".
Кто–то попытался повторить вопрос "Что Вы думаете об этой книге?". — Я уже сказал, что мне ее не прислали. Так что я не могу о ней судить. Работник книжного склада был здесь же и сказал: "Извините, я могу все объяснить. Я не прислал Вам эту книгу, так как она не была еще закончена. По правилам мы должны иметь каждую книгу к определенному сроку, а издатель задержался с ней на несколько дней. Поэтому нам прислали макет книги с обложкой и пустыми страницами внутри. Компания приносит свои извинения и надеется, что трехтомник будет обсужден, несмотря на задержку третьего тома".
Оказалось, что этот пустой макет был оценен некоторыми членами комиссии! Они не могли поверить, что книги не было, ведь оценки–то были. Более того, оценки у несуществующей книжки были выше, чем у двух других. То обстоятельство, что книги не было, ничуть не помешало ее оценке.
Я подумал, что система работает так: когда вы раздаете книги людям, им нет до этих книг никакого дела. Они заняты, они думают: "Ну, ведь не я один должен это прочитать — многие. Так что не важно, что я там напишу". И ставят наобум оценку. Некоторые, по крайней мере. Не все, но некоторые так делают. Потом вы получаете отзывы, и вы не знаете, почему именно эта книга получила меньше всего отзывов, т.е. на одну книгу пришло, допустим, десять отзывов, а на другую только шесть. Дальше вы усредняете все полученные оценки; естественно, вы не учитываете неприсланные отзывы. Так что полученная цифра кажется вам вполне разумной. При этом усреднении попросту упускается из виду то, что внутри обложки абсолютно ничего нет!
Я построил эту теорию, увидев, что случилось в нашей комиссии. Пустую обложку оценили только шесть из десяти членов, а остальные книжки — восемь или девять человек из десяти. Результат усреднения получился не хуже, чем результат усреднения восьми или девяти оценок. Все были очень смущены, когда это выяснилось, и это придало мне уверенности. Оказалось, другие члены комиссии проделывали большую работу, раздавая книги, собирая потом отзывы, посещая все собрания, приемы, где издатели давали им пояснения к своим книгам прежде, чем они успевали их прочитать. Я был единственным в комиссии, кто сам читал все книги и не получал от издательства никакой информации, кроме той, что содержалась в самих книгах и должна была, в конце концов, попасть в школы.
Эта проблема — как лучше составить мнение о книге: внимательно ее изучив или собрав много отзывов от людей, невнимательно ее просмотревших, — напоминает известную задачу. Никому не позволяется видеть китайского императора. Спрашивается, какой длины нос у китайского императора? Чтобы это выяснить, предлагается обойти всю страну и у каждого жителя спросить, что он думает о длине носа императора. Потом вывести среднее арифметическое. Ответ будет очень "точным", так как вы усредните гигантское множество мнений. К сожалению, таким способом ничего не узнаешь. Среднее арифметическое, выведенное даже из очень широкого диапазона мнений незаинтересованных и невнимательных людей, не улучшает вашего понимания ситуации.
Сначала в наши обязанности не входило обсуждение стоимости книг. Нам сказали, сколько книг мы можем выбрать, поэтому мы придумали программу, которая задействовала множество дополнительной литературы, потому что все новые учебники имели те или другие недостатки. Самые серьезные недостатки были в "новых математических" учебниках: там не упоминалось о приложениях математики и было слишком мало словесных задач. В них не было и речи о продаже марок; зато они изобиловали пространными рассуждениями о коммутации и прочих абстрактных понятиях, а приложение математики к каким–то конкретным повседневным ситуациям отсутствовало. Что ты делаешь: складываешь, вычитаешь, умножаешь или делишь? Поэтому мы предложили несколько учебников, в которых была хоть какая–то часть всего этого в качестве дополнительных — один–два учебника на каждый класс, — кроме основного учебника для каждого ученика. После многочисленных дискуссий мы привели все это в состояние равновесия.
Когда мы отнесли свои рекомендации в Совет по образованию, там нам сказали, что денег у них оказалось меньше, чем они сначала рассчитывали, так что нам снова нужно все просмотреть, урезать там и сям, теперь уже принимая во внимание стоимость учебников и уничтожая тщательно сбалансированную программу, в которой учитель имел хотя бы шанс найти примеры того, что ему необходимо.
Теперь, когда правила относительно количества возможных учебников изменились и у нас больше не было возможности хоть как–то сбалансировать программу, она получилась, прямо скажем, довольно вшивой. Но когда она попала в руки комиссии, ведавшей распределением бюджета сената, ее обрезали еще больше. Вот теперь это была действительно вшивая программа! Когда этот вопрос рассматривался в сенате, меня попросили выступить перед сенаторами штата, но я отказался: к тому времени я уже устал от многочисленных споров по этому поводу. Мы подготовили свои рекомендации для Совета по образованию, и я полагал, что представление этих рекомендаций штату входит в обязанности Совета — что было правильно с точки зрения закона, но неблагоразумно с точки зрения политики. Мне не следовало сдаваться так быстро, но, когда после такой усиленной работы и многочисленных обсуждений всех этих учебников с целью создания хорошей сбалансированной программы, уже в самом конце весь наш труд выбрасывают на свалку — это просто приводит в депрессию! Вся наша работа оказалась никому не нужной, ее просто можно было поставить с ног на голову и сделать все наоборот: начать со стоимости книг и выбрать те, которые можешь себе позволить.
Окончательно решило исход дела и заставило меня, наконец, отказаться от работы в комиссии то обстоятельство, что в следующем году мы должны были обсуждать учебники по естественным наукам. Я подумал, что они, может быть, будут другими, и взял несколько посмотреть.
Но и здесь было то же самое: что–то, на первый взгляд, приемлемое, оказывалось при ближайшем рассмотрении ужасным. Например, одна книга начиналась четырьмя картинками: заводная игрушка, автомобиль, мальчик на велосипеде и еще что–то. И под каждой картинкой вопрос: "Что приводит это в движение?"
Я подумал: "А, понимаю. Они хотят рассказать о механике — как пружины работают внутри игрушки; о химии — как работает автомобильный двигатель; о биологии — как работают мускулы".
Такие вопросы любил мой отец: "Что приводит это в движение? Да все движется, потому что солнце светит". И мы бы веселились, обсуждая это.
— Нет, игрушка работает, потому что пружина заведена, — сказал бы я.
— А почему заведена пружина? — спросил бы отец.
— Я ее завел.
— А почему ты можешь двигаться?
— Потому, что я ем.
— А пища получается только потому, что солнце светит. Так родилось бы понимание того, что движение — это просто преобразованная солнечная энергия.
Переворачиваю страницу. Ответ для заводной игрушки: "Энергия приводит ее в движение". И для мальчика на велосипеде: "Энергия приводит его в движение". Для всего — "Энергия приводит это в движение". Но это совершенно бессмысленно. Представьте, что было бы написано: "Вакаликс". Вот вам общий принцип: "Вакаликс приводит это в движение". Это не прибавляет знаний. Ребенок ничего не узнает, это просто слово!
Они должны были посмотреть на заводную игрушку, рассмотреть внутри пружинки, разобраться с ними, разобраться с колесиками и оставить в покое "энергию". Позже, когда дети поймут, как на самом деле работает заводная игрушка, можно обсудить и более общее понятие "энергия".
Кроме того, вообще не правильно говорить: "энергия приводит что–то в движение". Потому что, если что–то останавливается, можно с тем же успехом сказать: "Энергия остановила его". Они имели в виду переход запасенной энергии в другие формы, что представляет собой очень тонкую особенность понятия "энергия". В этих примерах энергия не возрастает и не убывает, она просто переходит из одного вида в другой. И когда тело останавливается, энергия переходит в тепло, в общий хаос.
Но такие это были книги. Написанное в них сбивало с толку, было бесполезно, запутано, неоднозначно и частично не правильно. Как можно изучать науку по таким книгам, я не понимаю. Потому что это не наука.
Когда я увидел все эти ужасные книги с теми же недостатками, что и книги по математике, я почувствовал, что во мне опять начинается вулканический процесс. К этому времени я был измучен чтением математических книг и уже убедился в тщетности моих усилий. Поэтому, представив себе еще год таких усилий, я вышел из комиссии.
Через некоторое время я узнал, что книга, в которой энергия приводила все в движение, будет рекомендована комиссией Совету по образованию. Я сделал одно последнее усилие. На заседаниях комиссии публике разрешалось выступать с замечаниями, и я встал и сказал, почему я считаю эту книгу плохой.
Человек, заменивший меня в комиссии, возразил: "Эту книгу одобрили шестьдесят пять инженеров такой–то авиастроительной компании". Я не сомневался, что в этой компании работало несколько очень хороших инженеров. Но шестьдесят пять человек — это много. Диапазон способностей такого числа людей должен быть весьма широк. Так что среди них, наверняка, были и совсем никчемные. Это была опять проблема усреднения длины императорского носа или оценки книги, состоящей из одной обложки. Было бы гораздо лучше, если бы компания выбрала самых способных своих инженеров и предложила оценить книгу именно им. Я не считал себя умнее шестидесяти пяти человек, но умнее среднестатистической одной шестьдесят пятой — конечно. Я ничего не смог доказать, и книга была одобрена Советом.
Я знаю, что они "защищают налогоплательщика", но только посмотрите, как надежно налогоплательщик был защищен в следующей ситуации.
У нас было две книги, и даже после длительного обсуждения мы никак не могли сделать выбор; они были очень похожи. Поэтому мы оставили этот вопрос на рассмотрение Совета по образованию. Поскольку теперь Совет принимал решения, руководствуясь стоимостью книг, и поскольку книги были почти одинаковыми, Совет решил узнать цену и взять более дешевую книгу.
Тогда возник такой вопрос: "Получат ли школы учебники в обычное время, или, может быть, они смогут получить их заранее до наступления нового учебного семестра?"
Представитель одного из издателей встал и сказал: "Мы очень рады, что вы приняли нашу цену, и можем поставить учебники до начала следующего семестра".
Представитель проигравшего издателя тоже присутствовал на совещании. Он встал и сказал: "Поскольку наша цена была ориентирована на более поздний срок поставки, я думаю, что мы можем назначить новую цену на более ранний срок, потому что мы тоже в состоянии поставить книги раньше".
Мистер Норрис, который был юристом Совета из Пасадены, спросил представителя второго издателя: "И сколько нам будет стоить более раннее получение ваших книг?"
Он назвал цифру: цена была ниже!
Тогда встал первый парень: "Если он изменяет свою цену, то у меня тоже есть право изменить свою!" — и он назначает еще меньшую цену!
Норрис спросил: "Разве так бывает — мы получаем книги раньше, и они при этом дешевле?"
— Да, — говорит один из них. — Мы можем применить особый метод офсетной печати, который обычно не используем... — какая–то отговорка, чтобы объяснить, почему книги вдруг подешевели.
Другой соглашается: "Чем быстрее печатаешь книги, тем дешевле они обходятся!"
Мы испытали самый настоящий шок. Все закончилось тем, что книги обошлись на два миллиона долларов дешевле. Эта внезапная перемена ужасно разгневала Норриса.
На самом же деле произошло следующее: неопределенность с датой поставки открыла для этих ребят возможность предложить другую цену. Обычно, когда книги выбирали без учета их стоимости, снижать цену не было смысла; издатели могли назначать цену по своему усмотрению. Снижение цены ничего бы не изменило; чтобы получить заказ, нужно было произвести впечатление на членов комиссии по составлению учебной программы.
Кстати говоря, когда бы наша комиссия ни собралась на совещание, там всегда появлялись издатели, которые развлекали членов комиссии, приглашая их на обед и рассказывая о своих книгах. Я всегда отказывался от подобных приглашений.
Сейчас это кажется вполне очевидным, но, когда я как–то раз получил пакет сухофруктов и всякой всячины, который доставили через "Уэстерн Юнион", с запиской; "От нашей семьи вашей, С Днем Благодарения — семья Памилио", я не понял, к чему это.
Посылка была от семьи, о которой я никогда не слышал и которая жила где–то в Лонг–Бич. Совершенно очевидно, что кто–то хотел отправить ее семье своих друзей, но ошибся в имени и адресе, поэтому я решил все уладить. Я позвонил в "Уэстерн Юнион", взял номер телефона тех, кто отправил эту посылку, и позвонил им.
— Здравствуйте, я — мистер Фейнман. Мне пришла посылка...
— О, здравствуйте, мистер Фейнман, это Пит Памилио, — и он говорит это так дружелюбно, что я подозреваю, что мы должны быть знакомы! Я, обычно, с трудом запоминаю, кто есть кто.
Поэтому я сказал: "Простите, мистер Памилио, но я не совсем помню, кто Вы..."
Он оказался представителем одного из издателей, книги которого я должен был оценивать в комиссии по составлению учебной программы.
— Ясно. Но это могут не правильно истолковать.
— Но это же просто от одной семьи другой.
— Да, но я оцениваю книгу, которую Вы издаете, и кто–нибудь может не правильно истолковать вашу доброту! — Я прекрасно понимал, что происходит, но решил прикинуться полным идиотом.
Нечто подобное произошло, когда один из издателей прислал мне кожаный портфель, на котором изящными золотыми буквами было написано мое имя. Я выдал ему то же самое: "Я не могу принять его; я оцениваю издаваемые Вами книги. Я думаю, что Вы этого не понимаете!"
Один из членов комиссии, который состоял в ней дольше других, сказал: "Я никогда ничего не беру; это мне очень досаждает. Но все равно ничего не меняется".
Но одну возможность я действительно упустил. Если бы я только соображал побыстрее, то мог бы очень хорошо провести то время, что я состоял членом комиссии. Я приехал в отель в Сан–Франциско вечером, чтобы на следующий день посетить свое первое совещание и решил пойти побродить по городу и что–нибудь съесть. Я вышел из лифта и увидел, что в вестибюле отеля на скамье сидят два парня. При виде меня они тут же вскочили и сказали: "Добрый вечер, мистер Фейнман. Куда Вы направляетесь? Может быть, мы сможем показать Вам что–нибудь в Сан–Франциско?" Они были из какого–то издательского дома, и я не хотел с ними связываться.
— Я иду съесть что–нибудь.
— Мы можем пригласить Вас на ужин.
— Нет, я хочу побыть один.
— О'кей, мы можем помочь Вам во всем, в чем Вы пожелаете.
Я не смог устоять. Я сказал: "Ну что ж, я иду, чтобы попасть в какую–нибудь переделку".
— Я думаю, мы можем Вам помочь и в этом.
— Нет, я уверен, что сам с этим справлюсь. — А потом подумал: "Какая ошибка! Я должен был позволить им сделать все это и вести дневник, чтобы люди штата Калифорния знали, как далеко заходят издатели!" Когда же я узнал о разнице в два миллиона долларов, одному Богу известно, как я жалел, что не сделал этого!"
Да тут целая история, а не комментарий. Правда я прочитал, поскольку для меня это знакомая тема с учебниками и просто бесит тонна негодной макулатуры, в которой нет ничего полезного.
Я все проел:
Рассказ о неадекватности, деньгах, и никто ни кому не нужен
Рассказ о неадекватности, деньгах, и никто ни кому не нужен
именно поэтому я не люблю, эту учебную херь, никакова интереса её читать, никаких толковых знаний не остаётся, а преподователи, только и заняты пересказом и чтением в слух этой хуеты... единственные предметы вызывавшие у меня интерес, история и литература, но книги я тоже не читал, всё запоминалось и усваивалось благодаря замечательным преподам...
а сейчас по работе порой такаяже хуета и в МСДН встречается, описание функции принимающей параметры, а чтобы понять как её воспользоваться, нужно ещё пройти пару десятков ссылок с такимжы приятным описанием этих параметров и способов их заполнения, если есть... поэтому хуярю в гугл в надежде найти просто кусок кода с этими функциями, чтобы по нему определить возможность её использования, или обращаюсь к сенсею, с просьбой выделить мне минутку и объяснить как воспользоваться этой хуетой... на поиски часто уходид суммарно оченьдохуя времени, а все от того, что мало опыта, интересно будет ли в моеё жизни тот момент когда я буду хуярить код без загугливания подходящих под мои нужды функций, а потом поиска как её воспользоваться, без лишних велосипедов...
а сейчас по работе порой такаяже хуета и в МСДН встречается, описание функции принимающей параметры, а чтобы понять как её воспользоваться, нужно ещё пройти пару десятков ссылок с такимжы приятным описанием этих параметров и способов их заполнения, если есть... поэтому хуярю в гугл в надежде найти просто кусок кода с этими функциями, чтобы по нему определить возможность её использования, или обращаюсь к сенсею, с просьбой выделить мне минутку и объяснить как воспользоваться этой хуетой... на поиски часто уходид суммарно оченьдохуя времени, а все от того, что мало опыта, интересно будет ли в моеё жизни тот момент когда я буду хуярить код без загугливания подходящих под мои нужды функций, а потом поиска как её воспользоваться, без лишних велосипедов...
если бы хоть треть людей обладала третью ответственности Ричарда Фэймана мы бы с таким дерьмом сталкивались лишь в странах третьего мира, и это блин в Америке такая халатность и коррупция, что уж про Рассею то кудахтать
вон, что уж далеко ходить, у меня братан на днях учебник по истории (школьная программа) вынужден был за пятьсот р. купить, так как школа ими не располагает, а учебник по истории это билет на промывку мозгов исковерканными фактами, мало того он был тощий и содержал больше иллюстраций, чем текста, на кой черт он вообще нужен за такие деньги, но мы платим за разнообразие учебников, за выбор между дерьмом и какашкой
