Результаты поиска потегуДубликат(БЛ)

II
Переходы

Электроник проснулся, когда мимо их домика, в сторону стадиона пробежала Саша, полежал еще, прислушиваясь к удаляющимся шагам, покосился на спокойно спящего соседа. «Хорошо, что вчера Шурик в кружке ночевать не остался. Надо будет все же над ним шефство взять, а то он легко может загнать сам себя. Такие гении нужны человечеству». Мысли перескочили на Сашу, а с той — на Женю: «Эта девочка, Александра, она бегать побежала. Наверное, на стадион. Хорошая девочка, сразу видно. Почему я их вчера с этой японкой Мику так испугался? Конечно! Мику же с Женей живет, теперь расскажет Жене, как я вчера на крыльце библиотеки топтался, что Женя обо мне подумает? Может уже рассказала. Стыдно. А мне сегодня обходной подписывать. Может Шурика попросить сразу два обходных подать? А Женя спросит: "Что, стыдно ему после автобуса на глаза показываться?" И что Шурик ответит? Нет, не хорошо Шурика подставлять. Пойду сам. Если Женя спросит про вчерашний вечер — скажу, что извиниться хотел, если не спросит, то сам извинюсь, может она лучше ко мне относиться будет». Электроник улыбнулся, вспоминая тяжесть Жениной головы у себя на плече и запах ее волос.
Зазвенел будильник и тут же со стороны площади зазвучал сигнал горна.
Электроник взглянул на Шурика, укрывшегося с головой одеялом, и задумался: будить или нет. Поколебался пару минут и решил все таки разбудить. Все таки первый день смены, после завтрака будет первая линейка, важные объявления и прочее. Не стоит пропускать.

А Шурику снился странный сон. Снилось, что он где-то в пустыне на полигоне. Желто-бурый песок, серо-желтые редкие кустики, какое-то белесое небо и неожиданно холодный и резкий, продувающий пальто насквозь, ветер. Шурик, в компании нескольких военных, стоит под навесом и смотрит на север, в сторону цепочки холмов, ограничивающих расстояние до горизонта парой километров. Что-то дымится на земле, между холмами и наблюдателями. За спиной заводится мотор Уазика, кто-то негромко переговаривается. Место известно: полигон Иткуль. «Собачье озеро, — переводит мысленно во сне Шурик, — двойной обман. Ни собак, ни озера», — озеро высохло еще лет пятьсот назад, а собакам здесь взяться неоткуда.
— Сейчас наша очередь. — Обращается к Шурику единственный, кроме него самого, гражданский в этой компании. — Вы готовы, Александр Александрович?
— … — Шурик только утвердительно кивает.
И, словно повинуясь этому кивку, откуда-то из-за спины, со стороны тарахтящего мотором Уазика, в степь, в сторону холмов, выходит Сыроежкин. Он в обычной пионерской форме, не смотря на холодный ветер. За спиной у Сыроежкина висит, как рюкзак на лямках, большой ящик, обтянутый зеленой тканью. «Откуда здесь миксы?» — думает Шурик, и просыпается.

— Доброе утро.
— Доброе. — Шурик огляделся вокруг, нашарил на стуле очки и огляделся еще раз.
Небольшой домик на две кровати и прихожую, отделенную от спальной зоны двумя шкафами. На кровати напротив сидит Сыроежкин и пытается сидя заправить рубашку. «Что за странный сон, — подумал Шурик, — там все выглядело так, будто и те люди, и то место мне давно знакомы. Может сон о будущем? Теоретически, какая-то информация из будущего может просачиваться в наше время. А Сергей был в пионерской форме, потому что я еще не представляю, каким он будет. И что за странное слово: Микс?»

Женя проснулась от голоса Мику.
— Женечка, ты слышишь, слышишь? Горн. Настоящий, а не запись! Вчера ко мне подошел один мальчик и попросил послушать его, как он играет. Ну вот… А потом мы пошли к Ольге Дмитриевне и, в общем, у нас теперь в лагере есть свой горнист. Лучше бы он, конечно, играл на трубе или на саксофоне, мы тогда смогли бы с ним что-нибудь…
Женя только вздохнула. Силы рычать и ругаться закончились еще вчера. Правда, и не хотелось ни рычать, ни ругаться на безобидного руководителя музыкального кружка. Хотелось убежать. «Надеюсь, она не станет записываться в библиотеку?»
— … а здесь играет только Алиса, я видела у нее гитару. И еще в кружке, в журнале выдачи, записано, что одна гитара на руках у физрука. Как ты думаешь, Женечка, может физрук тоже играет? Он славный дядька, было бы здорово, если бы он играл…
«Я завидую Мику. Вчера только мельком познакомилась с человеком и уже говорит, что тот славный дядька. А тут… Вот тот, Сыроежкин его фамилия, он какой? Он ведь действительно, наверное, не хотел меня будить. Эх, а он придет, а я буду стесняться и мне будет стыдно того, что я стесняюсь и я опять начну на него орать. Хоть бы помог кто. Подвел бы его ко мне и сказал: "Женя, познакомься, это… Сергей". Тогда я бы, может, так не стеснялась».
— … а еще этот, Сыроежкин Сережа. Он ведь тоже играть умеет, на ксилофоне. У меня в кружке даже ксилофон есть, но Сережа отказался, почему то, даже показалось, что убежал от меня. Неужели я такая страшная?..
«А мне вот убежать некуда. Вот должна была Саша со мной жить, А Мику — с Леной, но Лена наверное в автобусе еще с Сашей договорилась, и они с Мику поменялись. А я согласилась, я еще не знала что меня ждет».
— Мику, я умываться.
— … Женечка, подожди, я тоже еще не умывалась. А тут двое октябрят подходили, спрашивали про кружок, но я совсем не знаю, как с маленькими обходиться. Может быть у тебя в библиотеке есть какие-нибудь методички? Я бы записалась…
«Господи! Нет!»

В столовой Электроник не решился подсесть к Жене, которая так и позавтракала в одиночестве. Мику убежала за стол к Лене, Алисе и Саше. Ульяна с Семеном и Ольгой сидели за столом для персонала, средний и младший отряды пока, в начале смены, не смешивались со старшими и тоже завтракали в своей компании.
— И вот так каждый цикл, — грустно сказала Ольга, глядя в зал, — а потом они знакомятся и компании начинают перемешиваться, а потом разъезжаются. Хоть вы то меня, надеюсь, поймете.
— Ты, на этот раз, осталась монитором, Оль?
— Это временно, Семен. К линейке пройдет. А пока нас никто не слышит у меня получается. Надо кого-то в домик к Алисе подселять, ты то, Ульяна, уже вряд ли назад вернешься.
— А давайте Максима подселим. — хихикнула Ульяна. — Нет, на самом деле, из всего среднего отряда его первого можно в старший переводить. Одна эта его идея с горном чего стоит.
— Смешно, Ульяна. И про Максима ты правильно говоришь. Но не могу же я мальчика к девочке селить. В общем, вы подумайте. И я подумаю. И даже ментор, который сейчас проснется тоже подумает.
Ольга кивнула сама себе и словно бы прозрачное забрало при этом движении на лицо опустила. Вроде бы вот она, ничего не изменилось, а какие-то черты перестали различаться, но где-то блик на забрале мешает детали разглядеть, а где-то царапины на прозрачном пластике. И не видно ни тонкой игры разума, ни проблеска эмоций, ни глубины чувств. Так, обычная вожатка.
— Внимание, пионеры! — Рявкнула на всю столовую. — В одиннадцать ноль-ноль линейка, сбор на площади! Кто опоздает, тот первый в очереди на дежурство в столовой! — И уже нормальным голосом обратилась к соседям по столику. — Семен, Ульяна, особенно Семен. Надеюсь, смена обойдется без ваших импровизаций. А то я не могу ни одну смену согласно Плана мероприятий провести.
— Вот ведь, ментор-ментором, а помнит. А я, когда-то, в первый раз сымпровизировал — всего лишь сбежал из лагеря на лодке, — тихо сказал Семен, проводив вожатую глазами, — чтобы вырваться из этого бесконечного лета. И с тех пор только и делаю, что импровизирую, чтобы не провалиться в это лето обратно. Надоело до чертиков, я же ленивый. Знал бы, что так будет, может и не побежал бы никуда. Но тогда тебя бы не встретил. Хотя нет. Тебя бы встретил. Наш мирок слишком маленький для того чтобы мы проскочили мимо друг-друга. Пойдем, Рыжик, на площадь.

— Шурик, нам нужен, для начала, план. Чем мы будем заниматься в кружке! — Электроник, на этот раз, решил составить компанию соседу по домику, вместо того чтобы бродить вокруг библиотеки.
— План. Да-да. А чем же мы будем заниматься? — Как и положено карикатурному гению Шурик, уйдя в свои мысли, полностью отключался от собеседника, был исключительно рассеянный и забывал про режим.
Электроник задумался. Вообще-то сейчас Шурик должен был предложить построить робота, но, после создания Яны, роботостроительство в этом лагере постепенно сошло на нет. И, с каждым циклом, начатый вместо убежавшей Яны и частично даже функционирующий робот становился все менее и менее близок к завершению. Шурик проверял на нем какие-то свои идеи, часть деталей перекочевывали, с подачи Алисы, из робота в музыкальную аппаратуру или дискотечный усилитель и сейчас от робота оставалось безголовое туловище об одной руке и двух ногах, которое, при подаче питания начинало хаотически шевелить конечностями. Вот и сейчас кибернетики так толком ни до чего и не договорились. В результате Электроник пришел на площадь один, без компаньона. Шурик, сославшись на то, что у него родилась идея, которую нужно срочно обдумать, остался в кружке, предоставив соседу по домику право объясняться с вожатой. Электроник нисколько не удивился и не обиделся, как же еще быть, если тебя посетила Идея? Конечно же, надо спрятаться ото всех, чтобы тебе никто не мешал и все обдумать. И еще, на линейке будет Женя. Из-за неё то Электроник и пришел на площадь сильно заранее, когда там еще никого не было, кроме обоих физруков (Ульяна хоть и числилась начальником спорткомплекса, но все ее в лагере звали либо по имени, либо физруком, как и Семена), и девочек из старшего отряда, всех, кроме Жени. «Ну правильно, Женя девушка серьезная, что ей в этой хохочущей компании делать?»
— В общем так, — до Электроника долетел обрывок разговора, — ты теперь первый кандидат в старший отряд. Лет тебе не меньше, чем было Ульяне, так что все нормально. Мы тебя еще пронаблюдаем, а в субботу, на сборе отряда решим положительно. С Женей и кибернетиками, я думаю, проблем не будет, заместитель вожатой — за, вожатую убедим. Если отряд будет за, то в понедельник объявим на линейке о переводе. А где жить тебе, это будем думать. Наверное, можешь и, по прежнему, с Витькой в домике. Хотя и положено старших со старшими селить, но…
— Сам понимаешь, соседство с Алисой тебя до добра не доведет. — Перебил Алису Семен.
— Сенька, придушу! — Алиса потянулась руками к Семеновой шее. Потом опустила руки и, повернувшись к Максиму, произнесла. — Имей в виду, Сенька он только для меня. И еще три человека могут так его назвать без риска для здоровья и жизни. Когда будешь с ним знаком столько же, сколько мы, тогда и ты сможешь рискнуть.
«Максим будет с нами в отряде. — Понял Электроник. — Это хорошо, а то перекос в сторону девочек большой. Может удастся его кибернетикой заинтересовать?»

Площадь постепенно заполнялась пионерами. Величественно вплыла вожатая, царственно скомандовала: «Лагерь, на линейку, становись!». Младший кибернетик поколебался несколько секунд, решая где ему встать: так чтобы ему было удобнее рассматривать Женю, или чтобы Жене было удобнее видеть его, — и встал в первой шеренге, рассудив, что сейчас важнее самому понравиться девушке. А Женя всю линейку поглядывала в сторону нестриженого затылка Электроника и злилась: на себя за то, что так и не решилась извиниться за скандал в автобусе, а на Электроника за то, что тот сам до сих пор не подошел к ней. «Да хоть бы просто поговорить подошел. Хоть спросил бы о том, когда библиотека открывается?» Но все когда-то заканчивается. Закончилась и сверхдлинная первая официальная линейка смены. Пионеры получили обходные листы и были отправлены за автографами, отсутствие Шурика на линейке прошло без последствий, Ольга Дмитриевна только кивнула, когда Электроник попросил у нее два бланка обходных, и вручила требуемое.
Электроник просмотрел обходные, поискал глазами на площади — может еще не ушли те, чьи автографы он должен собрать. «Ага, Семен здесь, Мику здесь, за Шурика я и сам распишусь, осталось только в библиотеку и к доктору зайти». Вообще-то так делать не полагалось, пионер должен был сам дойти до каждого кружка и уже на месте решить: нравится ему там или нет, записываться ему в кружок или нет. Но пока Электроник решал что лучше: действовать рационально, или действовать по правилам, — все нужные ему люди разошлись по своим рабочим местам. Он еще услышал, как Мику воскликнула: «Отлично, значит в восемь вечера у меня в кружке!» — и пошел собирать автографы за себя и за Шурика.

Женя сидела в библиотеке и рычала на пионеров. Собственно, записываться никто не спешил, записались только Лена, Вася из младшего отряда, и пара человек из среднего. Физрук сказал, что зайдет попозже, когда всё успокоится, но ему нужны были спортивные методички присланные из райцентра. Но сегодня был день особенный.
Вообще-то в библиотеке должно быть тихо, а в библиотеке небольшого пионерского лагеря еще и безлюдно. Именно ради того, чтобы поменьше общаться с другими людьми Женя и попросилась, в день приезда, заведовать библиотекой. Но сегодня всему лагерю нужны были подписи в обходных листах. Всем шестидесяти с лишним пионерам. И все они решили собрать эти подписи еще до обеда, чтобы после обеда бездельничать с чистой совестью. Пионеры толкались перед столом, шумели, разбредались по залу, их нужно было контролировать, чтобы кто-то не опрокинул стенд, кто-то не утащил понравившийся журнал, не перепутал книги на стеллажах. И еще нужно был ставить эти чертовы подписи.
Женя, из-за этой суматохи, даже о Сыроежкине почти не вспоминала, пока тот не пришел, уже перед самым обедом. Она как раз закончила поправлять книги на стендах, когда услышала, как кто-то приоткрыл дверь, предварительно постучав.
— Ну кого еще с-силы небесные принесли?!
Никто не ответил, но кто-то все же зашел. Кто-то стоял за спиной, сопел и перетоптывался с половицы на половицу. Женя приготовила на лице неприязненное выражение (само приготовилось, чего уж там, не владела Женя актерским мастерством), набрала воздуха, чтобы высказать пришельцу все что думает («Говори четко! Проси мало! Уходи быстро!») и замерла, не зная как реагировать. У дверей, на расстеленной и безжалостно затоптанной сегодняшней толпой пионеров половой тряпке, робко переминался Сыроежкин. И Жене стало стыдно за эту грязную затоптанную тряпку, за своё выражение лица «Всех ненавижу!», за то, что лохматая (Опять это проклятый вихор торчит!), за то что вся она такая непривлекательная… Женя кинула быстрый взгляд на зеркало висящее у входа: точно, вихор торчит над макушкой вопросительным знаком, совершенно немодные очки и те сбились на нос, лицо раскраснелось, рубашка выбилась из под ремня, один гольф сполз до половины и, о позорище, перекрученная юбка! На кого другого было бы наплевать, но Женя чувствовала себя виноватой перед Сыроежкиным за вчерашнее. Поэтому она быстро-быстро юркнула за свой стол-конторку и села как можно сильнее прижавшись животом к столу, чтобы спрятать недостатки костюма.
— Я… вот. — Сыроежкин протянул два обходных.
— Записываться будешь? — «Господи, ну почему он пришел сейчас? Я же не хочу его выгонять, но… Эх».
— Д-да.
— Заполняй! Фамилия, имя, возраст, отряд. Внизу распишись…
На барьер конторки шлепнулись ручка и формуляр.
— … сейчас брать книги будешь?
— Д-да. Мне ч-что-нибудь по те-телемеханнике.
— Здесь нет такого, это не университет, а пионерский лагерь!
— Т-тогда я п-пойду?
Бедный Сыроежкин совсем стушевался. С одной стороны — его явно выгоняли, а с другой — Женя сняла очки, положив их на конторку и неумело поправляла прическу левой рукой. И желтые глаза смотрели на Электроника совершенно без злобы. С досадой — да, смущенно — да, но без злобы, а даже и с интересом. Противоречивые сигналы совершенно запутали бедного кибернетика и, чтобы разобраться с собой, Электроник сейчас больше всего хотел убежать. Спас Электроника горнист, подавший сигнал к обеду. Он начал пятиться назад, нащупывая за спиной дверную ручку.
— Подожди. Спроси своего друга, он будет записываться? И приходи после обеда.
Вроде бы выгнанный из библиотеки Электроник бежал к умывальнику и радостно улыбался: его пригласили прийти после обеда. «Женя очень умная и образованная девушка, даже не переспросила, что такое телемеханика! А еще она симпатичная». А Женя сидела за своей конторкой и чуть не плакала: «Ну почему! Почему я такая дура? Почему я даже нормально поговорить с человеком не могу? Сразу начинаю ругаться». Потом мысли ее переключились на Электроника: «Но этот то тоже хорош. Стоял и пялился. На что?» Женя встала из-за конторки и подошла к зеркалу. Заперла дверь, поправила злополучную юбку, натянула сползшие гольфы, заправила рубашку и завязала по новой галстук. Некоторое время боролась с торчащим вихром, потом обреченно махнула на него рукой. Расправила плечи, и распрямилась, посмотрела на своё отражение. Встала в профиль и крутнулась на пятках. Несколько раз прошла туда-сюда по комнате, оглядываясь на зеркало. Потом представила, как все это проделывает та же Мику, представила себя рядом с ней — замухрышка. «Поздравляю вас, Евгения, вы замухрышка, никому не интересная и не нужная. И сидеть вам в библиотеке до самой старости, потому что никому вы не нужны. Ну, значит и вам никто не нужен. Значит мы с вами обойдемся!» Показалось, что в конце этого монолога кто-то хихикнул под самым окном. Женя бросилась к окну и выглянула наружу — никого. Кусты, через дорогу, подозрительно качались, но добежать туда «шпион» не успел бы. Женя вернулась к столу, повертела в руках обходные листы и формуляр Электроника и убрала их в ящик. «Придет — отдам». Потом взгляд ее упал на половую тряпку. «Придется мыть пол, вместо обеда. А то после обеда Сергей придет, а у меня грязно как в подземном переходе. Если придет».

Ольга Дмитриевна и Семен обедали за одним столиком. Ульяна подсела к Алисе, доктор, сняв пробу, сказала, что есть можно и удалилась к себе.
— Семен, что ты думаешь о Максиме? О том, чтобы перевести его в старший отряд? — Размешивая ложкой сметану в борще, спросила Ольга Дмитриевна, будто и не было утреннего разговора. Впрочем, с точки зрения ментора, разговора действительно не было. — Алиса предложила его кандидатуру и я склонна согласиться.
— Я за. — Семен утвердительно кивнул, попробовал борщ и поморщился. Все-таки после ухода бабы Глаши качество блюд в лагерной столовой упало на одну ступень. — Осталось два вопроса: где селить Максима и кого из малышей переводить в средний отряд.
Ольга тоже поморщилась, попробовав борщ.
— С Максимом я что-нибудь придумаю, а вот кандидатуру из малышей ищи сам. Ты с ними больше моего общаешься. И, вот еще что… Хотя нет, это я сама. — И, взяв стакан чая, подсела за столик к кибернетикам.
А Семен отнес посуду на мойку, покрутил головой и, не обнаружив Ульяны, пошел к себе. Действительно, нужно было решить, кого из мелких перевести в средний отряд на освобождающееся место Максима, а для этого нужно было посоветоваться с теми мелкими, которые не спят. В отличие от старшего и младшего отрядов, средний, пионеры в котором не просыпались никогда, права голоса здесь не имел.
В итоге, когда пятеро мелких: Вася, Гриша, Оксана и Сергей Зайцевы и Геля, устроившись на футбольной трибуне, через час выбрали Васю, Семен огорчился. Он ждал этого результата, но все равно огорчился. Через неделю вожатая объявит о переводе, еще неделю ребята отгуляют в своих отрядах, а на следующий цикл уже приедут в новом качестве. И не спящий сейчас Васька будет неизвестно сколько жить двухнедельными циклами. Семен мысленно поздравил Максима, у которого появились шансы, и грустно посмотрел на Ваську. И на Оксану тоже. «Их обоих бы передвинуть, нет — троих, еще и брата ее». Но место в среднем отряде освобождалось только одно. «Я всегда только уходил. А вот теперь провожаю. И не знаю, когда увидимся. То есть знаю что никогда. Потому что, когда Васька проснется снова, это будет уже другой человек».
— У меня еще две недели здесь. — Васька подсел к Семену на лавку. — Я пока буду прощаться, а потом, Семен, до конца смены, поможешь мне с лодкой? Я сам не успею, а очень хочу попробовать пройти под парусом.
— Обязательно. Как Второй приедет и все устаканится, так и сделаем.

Шурик сидел за столом, перед горкой радиодеталей, высыпанных из фанерного ящика и выбирал необходимые, сверяясь с наскоро нарисованной схемой. Плата, прорисованная нитрокраской, на фольгированном гетинаксе уже лежала в фоткювете, залитая раствором. Простая и понятная работа нравилась, хотя бы потому, что отвлекала от ненужных мыслей и непонятных, всплывающих перед глазами, образов незнакомых людей. Монолог Сыроежкина о перспективах робототехники работал бы не хуже, но Сергея пришлось отпустить. Шурик пожал плечами, но, в конце-концов любой человек имеет право на личную жизнь. «Даже лаборант-микс?» — мелькнуло в голове. «Любой», — мысленно повторил Шурик, а потом спохватился: «Эй, ты кто такой?». Тишина. «Плохо. Сам с собой разговариваю. Не мысленно комментирую свои действия, а именно разговариваю. Очень плохо». Шурик даже вздрогнул и бросил найденный транзистор обратно в горку деталей, вместо того, чтобы присоединить его к уже отобранным. Наконец, все что требовалось было найдено и отложено. Невостребованные детали перекочевали обратно в ящик, который занял свое прежнее место под одним из верстаков. Шурик еще раз сверился со схемой, кивнул сам себе, посмотрел как травится плата, посмотрел на часы. «Плохо, что нет ни азотки, ни хлорного железа. В медном купоросе плата травиться будет еще часа три-четыре».
В обед к ним за столик подсела Ольга Дмитриевна.
— Ну как вам наш горнист? Нигде в лагерях уже не осталось, все пленки или пластинки крутят, а мы вот взяли и возродили традицию! Правда молодцы?
— Горнист? — Шурик пожал плечами. — Извините, Ольга Дмитриевна, не расслышал.
— Да и правда. Зачем сейчас, в эпоху электроники нужны горнисты? — Сыроежкин подключился к разговору. — Вот он подает сигнал с площади, а уже у клубов его плохо слышно, а на концертной площадке или на стадионе не слышно вовсе. Ведь пленка и пластинка хорошо слышны изо всех динамиков, а горнист только на площади.
— Вот об этом я и хотела с вами поговорить. Ваш кружок, он называется «Кружок кибернетики и радиоэлектроники», я правильно помню?
Шурик кивнул. Он уже понял, к чему клонит вожатая.
— … В общем, задание вашему кружку. Сделать так, чтобы, начиная с завтрашнего утра, сигналы горниста были слышны изо всех динамиков по всему лагерю. Усилитель вы знаете где, что еще нужно спаять — разберетесь.
— Но, Ольга Дмитриевна… У нас же программа, у нас же робот… — Сыроежкин совершенно искренне огорчился.
— Вот наладите трансляцию, и занимайтесь вашим роботом, сколько душе угодно. — Вожатая встала из-за стола, поставив точку в разговоре.
— Ну что, пойдем, посмотрим, что сделать сможем.
Кибернетики отнесли грязную посуду и покинули столовую.
По дороге в кружок Сыроежкин то и дело останавливался и оглядывался куда-то через правое плечо.
— Тебя что-то беспокоит?
— Да, понимаешь, я в библиотеке не успел подписать наши обходные, как раз на обед просигналили. И заведующая библиотекой сказала, что будет ждать после обеда. А Женя, она такая строгая, я не хочу, чтобы она ругалась потом, если я не приду. И вожатой обходные без ее подписи не отдашь.
— Ладно уж, иди. Со схемой я сам управлюсь. После ужина корпус делать будем, тогда приходи.

Максим шагал рядом с Алисой и слушал, иногда посматривая на помощника вожатой. Перед самым обедом та поймала его в дверях столовой и, не терпящим возражений тоном, скомандовала.
— Слушай сюда, Макс. После обеда не убегай, инструктировать тебя буду.
И вот «после обеда» наступило, Максим дождался Алису, сидя на лавочке у крыльца столовой и отклоняя приглашения пойти на пляж, на стадион, погулять, поиграть в карты… Катя вышла из столовой и присела рядом. У Максима вздрогнуло сердце, правда, почему то не так сильно, как это было вчера, когда Катя оглянулась в автобусе на Витькину реплику про «тухлый помидор» и мазнула глазами по сидящему рядом с Витькой Максиму.
— У тебя здорово получается. Ты долго учился?
— Нет, мне только Мику показала чуть-чуть, а дальше само получилось.
— Это значит, что у тебя талант. А я вот сколько на гитаре не учусь — не получается. Как ты думаешь, может у меня на горне получится?
Следующей репликой должна была быть: «Ты же мне покажешь?» — Но помешала появившаяся на крыльце Алиса. Смерила взглядом Катерину, вопросительно посмотрела на нее и сказала, как задним числом уже поняла, некоторую двусмысленность.
— Катерина, это место занято! — И Катька, конечно, именно так и поняла.
Та поднялась, долго посмотрела на Максима, словно ждала от него какой-то реакции — не дождалась, гордо вскинула голову, развернулась на каблуках и так, с гордо вскинутой головой, и удалилась. «Вот черт, я не хотела», — только и подумала Алиса. А Максим, он просто ничего не понял.
До домика Алисы шли молча, только зашли к Максиму за горном, благо он жил по соседству. Алиса отперла дверь, скомандовала топтавшемуся на пороге горнисту: «Заходи, можешь не разуваться», подтолкнула его, все равно не решающегося зайти, в спину и зашла следом сама. Вздохнула, глянув на пустующую кровать, махнула на нее рукой, садись мол. А сама полезла искать что-то, по шкафам и тумбочкам. Максим разглядывал домик «страшной» помощницы вожатой и волновался. Никогда раньше он здесь не был, вообще, весь средний отряд с самого первого дня знал, что с Рыжими связываться опасно и потому избегал их внимания. Наконец, Алиса нашла, что хотела: тетрадный листок с расписанием сигналов и кассету с записью горна. Села на свою кровать, напротив.
— Вот, держи. Будешь играть по этому расписанию. Часы есть?
— Есть.
— Хорошо, тогда первый пункт закрыли. Если проспишь — накажу.
— Сейчас пойдешь в музыкальный кружок, там прослушаете с Мику запись, потом ты ей сыграешь. Если что, она подскажет, что и как. А то к духовым инструментам, кроме нее здесь никто и никак. В общем, сделаешь так, как она скажет. И, третье, вожатая согласна на твой перевод в старший отряд. Через неделю на линейке объявит, если ничего не изменится. Но не думай, что у тебя какие-то права появятся после этого. Обязанности уже появились, а права еще нет. Следующую неделю будешь еще числиться в среднем отряде, а в старшем — только кандидатом. Жить будешь на старом месте, а на линейке и в столовой, со следующей недели, будешь со старшим отрядом. В общем, прав будет как у маленьких, а бить будем как взрослого. А уж в следующую смену, добро пожаловать. Вопросы есть?
Алиса ждала, глядя насмешливо и надменно, а Макс обвел глазами интерьер домика Алисы, потрогал пальцем шину на велосипедном колесе и спросил, глядя ей в глаза: «А когда ты начнешь меня учить плохому?» Вскочил и, увернувшись от подзатыльника, со смехом выбежал из домика.
Алиса откинулась на спину, на подушку, и беззвучно расхохоталась. Кажется, жизнь намечалась не такая уж и серая.

— Не заперто! — Женя подняла голову на стук в дверь.
— З-з-з-дравствуй, это оп-пять я. За об-бходным.
— Ну заходи. Стой! Ноги вытирай! Забирай обходные.
— Спасибо. Я пойду? — Электроник чуть успокоился и перестал заикаться.
— А книги будешь брать?
— Я завтра, можно?
Электроник тропинкой шел от библиотеки, почему-то в сторону стадиона и ругал сам себя: «Ну вот, опять не решился заговорить с девушкой. Не удивительно, что она на меня рычит. Она думает, что я в автобусе к ней специально приставал, может думает, что я и хожу в библиотеку, чтобы издеваться над ней? Может над ней все смеются?» Что-то толкнулось в ноги. Электроник опустил глаза — мячик. Незаметно для себя он вышел к западному краю футбольного поля. Команда уже закончила тренировку и ушла, а сейчас четверо малознакомых пионеров из среднего отряда играли в одни ворота.
— Сыроежкин! Пни мячик!
— Сыроежкин, давай с нами!
«А почему нет? Женя выгнала, Шурик ждет меня только вечером, и, пионер должен развивать не только мозг, но и тело». Сыроежкин махнул рукой, подошел к игрокам, снял галстук, снял рубашку чтобы не испачкать, аккуратно сложил их на ближайшую лавочку, и, как и остальные, оставшись в одних шортах включился в игру.
Игра помогла отодвинуть назад грустные мысли. После первого же розыгрыша пионеры уже звали друг-друга по имени. Через час разгоряченные присели передохнуть. Один из пионеров достал бутылку воды и пустил ее по кругу.
— Серега, ты же хорошо играешь. Охота тебе в своем кружке лето просиживать?
Прежде чем ответить Электроник оглянулся и уперся взглядом в Женю. Та сидела на противоположном конце трибуны и сверлила взглядом Сыроежкина. Настроение играть мгновенно пропало, Сыроежкин накинул рубашку и, ничего не объясняя новым товарищам, убежал к умывальникам.

Семен подошел к тренерской и задержал руку на дверной ручке, услышав из-за двери голоса. Ульяна и кто? Кто-то был у них в гостях. Интересно… Он потянул ручку и чуть не упал от внезапной тяжести повисшей на плечах Ульянки. Четырнадцатилетней Ульянки из его родного лагеря.
— Я соскучилась, братишка! — Бесцеремонно и одновременно чуть смущенно заявила через минуту отстранившаяся Ульянка.
Ульяна-большая валялась на кровати, закинув ноги на спинку, и с улыбкой наблюдала за этой картиной.
— Представляешь, прохожу мимо кустов, а меня за руку хватают и в кусты тянут. А в кустах эта мелкая. Соскучилась, говорит, и пришла проведать.
— Ага, пришла. Вам привет от Алисы и Слави, и Мику! А вы же придете в среду? А то они тоже соскучились.
— Ульянка, а назад как-же? Мы-то только в среду собираемся. — Семен глянул на жену, та утвердительно кивнула. — Тебя в вашем лагере не хватятся?
— А я теперь могу в любое время приходить туда и назад, вот. Я, мне… Я научилась. Только у других девочек не получается. Жалко. — Ульянка-младшая грустно поморщилась.
— Она и меня пыталась научить. Какая-то трава должна расти на поляне, какие-то жуки особые должны водиться, а потом просто захотеть, представить того, к кому хочешь попасть, закрыть глаза и шагнуть. Всего-то.
— Да, всего-то! А ты, сестренка, не грусти. Все у тебя получится. А я еще погуляю у вас по лагерю, посмотрю, как вы живете, а потом назад, к себе. Чтобы к ужину успеть. Всё, пока! В среду увидимся, буду ждать!
И Ульянка-младшая чмокнув в щеку обоих Персуновых убежала из тренерской.

Шурик закончил паять микрофонный усилитель, отодвинул паяльник, посмотрел еще раз на схему, чуть качнул головой, подумал, что если бы сначала рассортировал имеющиеся детали, то можно было бы сделать и поизящнее. Зато сейчас получилось просто и надежно. Тем более, что задача стояла усиливать всего-лишь звуки горна и транслировать их на развешанные на фонарных столбах динамики. Подключил микрофон, подключил к выходу наушники, постучал пальцем по микрофону, потом свистнул в него. Удовлетворенно кивнул, видя как дернулось зеленое пятнышко на экране осциллографа. Осталось только согнуть корпус из листа алюминия, но это уже работа для Сыроежкина. Сам Шурик так аккуратно и точно ни за что не сделал бы. Шурик глянул на часы, через полчаса Сергей подойдет и большая часть работы будет закончена. После ужина, нужно будет закрепить коробочку с усилителем на одном из флагштоков, отдать горнисту микрофон со шнуром и протянуть провод от усилителя к радиорубке. Почему-то вожатая настаивала на том, что горнист должен подавать сигналы обязательно с площади.
Шурик выволок из кладовки лист алюминия, положил его на верстак, достал со шкафа годовую подшивку журнала «Радио» и устроился ждать Сыроежкина. В здании клубов было тихо, шум лагеря сюда не долетал, а ближайший автобус должен был подъехать только в среду. Чуть слышно потрескивал паяльник, остывая, гудел трансформатор, выдавая положенные тридцать шесть вольт, за окном чирикали воробьи и хлопали чьи-то крылья покрупнее воробьиных. Незаметно для себя Шурик начал задремывать. Показалось, что прямо над головой, по чердаку, пробежал кто-то легкий. Шурик вскинулся, покрутил головой, прислушался — тишина. Отложил журналы в сторону и, заинтересовавшись, вышел на улицу. У противоположного, пустующего здания стоял Сыроежкин и тоже внимательно смотрел на крышу.
— Понимаешь. Иду и показалось, что кто-то мелкий по крыше бегает. Я подумал на октябрят, но им лестницу не поднять.
Кибернетики переглянулись, обогнули здание клубов, посмотрели на лежащую там лестницу, длинную и тяжелую. Такую, что младший отряд в полном составе поднять не сможет. Еще раз переглянулись и синхронно пожали плечами.

Ульянка-младшая все-таки не успела уйти до ужина, и все-таки попалась на глаза вожатой. Пришлось врать вожатой и выручать, пришлось выдавать ее за сестренку, прибежавшую погостить. Пришлось сказать, что родители тут недалеко, ниже по течению, стоят с палаткой. Пришлось кормить ужином («Это, конечно, нарушение режима, но не могу же я оставить гостей голодными!» — Вот такая Ольга Дмитриевна тоже бывала). Пришлось обещать, что родители тоже придут. Пришлось знакомить со всем лагерем, объясняя одним — одно, а другим — другое. Пришлось вести вечером в музыкальный кружок к Мику на чаепитие. Надо было видеть потеплевшие глаза Алисы, Ульяна-большая даже заревновала чуть-чуть. В заключение Ульянка-младшая вынесла вердикт: «А вы неплохо устроились! Я еще немного побегаю сама по себе, и тоже пойду в физруки! Будем матчи футбольные проводить! И чаепития эти ваши, тоже понравились!»
Уже стемнело, когда дверь в спортзал открылась и на пороге показалось два силуэта. Они не торопясь прошли по главной аллее мимо столовой, на площади свернули направо, в сторону домика вожатой. Где-то со стороны клубов слышались голоса кибернетиков, тянущих последние метры кабеля к радиорубке. И еще слышалась музыка.
— Там музыка, на сцене.
— Да, Саша танцует. Хочешь посмотреть?
— Хочу.
— Только прячься, а то она стесняется жутко.
Они постояли, подглядывая из кустов на танцующую Сашу. Это завораживало настолько, что обеим захотелось выйти и присоединиться, если бы они умели еще при этом. «Очень красиво», — прошептала младшая.
Потом обе Ульянки вернулись на аллею, прокрались мимо домиков вожатой и Лены, по тропе вышли к музыкальному кружку и остановились.
— Это здесь. Видишь, вот трава, а вон жучки эти ползают. Они всегда в местах перехода обитают. Жалко, что я провести вас не смогу, это вам самим научиться нужно.
Света, падающего из окон музыкального кружка, хватало чтобы рассмотреть и траву, и жучков. В кружке Мику, сидя за роялем, объясняла что-то Максиму держащему в руках горн? Нет, не горн, а другой инструмент. Похожий на трубу, но покороче и с более широким раструбом. «Пропал Макс», — подумала старшая.
— Ну, пока сестренка, до послезавтра. Все вас очень ждут.
— Пока.
— Значит, смотри, показываю. Вот трава, вот жучки эти. Это значит место перехода здесь. Потом ты закрываешь глаза и представляешь себе человека, к которому хочешь попасть. И всё. Нужно только очень сильно хотеть. Делаешь шаг вперед и ты на месте.
Ульянка-младшая прыгнула вперед, делая кувырок через руки, и пропала в высшей точке кувырка.
Ульяна-большая представила себе «сестренку» и, не задумываясь о последствиях, закрыла глаза и шагнула следом. Открыла глаза. Ничего не изменилось. Оглянулась на музыкальный кружок: Максим стоял прижав инструмент к губам и пытался что-то играть. Мику страдальчески морщилась, отвернувшись, чтобы не обидеть Макса. Никуда она не переместилась. «Видимо, это не всем дано. Видимо, придется, как в прошлый раз, ногами топать». Вспомнила еще, как показалось на секунду, что, в момент кувырка младшей, на нее из кустов, с противоположной стороны поляны, глянули как-будто два желто-зеленых глаза, принадлежащих очень большой кошке. «Всё, сестренку проводила, пора спать. Или может посидим еще с Сёмкой. Посмотрим». И пошла в сторону музыкального кружка, где Мику уже запирала дверь, а Максим терпеливо ждал, засунув руки в карманы и зажав горн под мышкой.

Двадцатьвторой

Фанфики(БЛ)Бесконечное летоRu VNВизуальные новеллыфэндомыШурик(БЛ)Дубликат(БЛ)

Дубликат. Часть 6

I
Пробуждение

Полуоткинутое кресло, шум мотора, мягкое покачивание. Да, это автобус, очередной цикл. Это значит, что у меня, как и всегда, есть полчаса до того, как начнут просыпаться здешние обитатели: копии и миксы. Как и всегда… «Вы умерли и у вас в запасе вечность!» — Только это меня и утешает. Я про то, что я умер. Хорошо, я, как всегда, потерплю до сегодняшней ночи, не буду нагонять жути и мрачных мыслей на «пионеров». В конце-концов они дети, сколько бы им не было лет на самом деле, и сколько бы не было лет их оригиналам. И, чтобы не портить смену в пионерском лагере той копии, с которой я делю это тело, надо произвести на товарищей по отряду боле-менее приятное первое впечатление. Пусть я буду не привлекателен, но, хотя-бы, забавен и безобиден. Как и всегда… «Разрешите представиться, Паганель, версия тысяча сто сорок вторая, стереотипная». Плохо то, что моя и память той копии, практически не пересекаются. Он даже в более выгодном положении, чем я. Я о нем вообще ничего не знаю, а у него хотя-бы мои имя, фамилия и все мои способности. А может быть ему роль Д'Артаньяна больше по душе?
Ну что-ж, пора присмотреться к компании. Хотя, что к ней присматриваться? Все те же и там же. Я никогда особо не интересовался здешними копиями, но, за столько циклов, запомнил — деваться некуда. Даже если от этих циклов я оставляю себе всего лишь шесть часов.
Сыроежкин на соседнем сиденье, сейчас проснется и начнет знакомиться. Через проход — Женя и Лена. Позади, в конце салона — Ульяна и Алиса. Где-то впереди Мику и Саша. Вроде и всё, остальные меня не интересуют. Пока Сыроежкин не проснулся надо сообразить, как избежать диалога с Глафирой Денисовной. Хотя, я не видел ее десяток циклов, не меньше. Неужели всё? Интересно, как Система это обыграла? Хотя, ничего интересного, повариха и повариха, кто ее запоминает, кроме активированных? Прислали заглушку: копию или микс из резерва. Можно и глаза открыть. Все равно скоро уже и лагерь.

Александр Трофимов открыл глаза, осторожно покосился на соседа справа и вздрогнул. Вместо привычного и ожидаемого Электроника на сиденье рядом дремал полузнакомый парень лет двадцати пяти. Каштановые волосы, пионерская рубашка с закатанными рукавами, галстука нет, а на шее черный капроновый шнурок прячущий что-то под рубашкой, длинные брюки. «Э-э-э… Физрук, кажется. Как его? Семен, да. Копия… забыл. Забыл должность, кажется он миксами занимался. Только он, вроде как постарше стал выглядеть». А парень почувствовал, что его разглядывают, открыл глаза, посмотрел на Александра понимающим взглядом, кивнул здороваясь. И, ничего не говоря, поднялся с кресла и пошел в хвост автобуса, где, с последнего ряда уже раздавались голоса проснувшихся Алисы и Ульяны. «Проснулись уже. Значит — активированные. О, и Лена с ними. А на ее месте кто?» Александр поправил очки и пригляделся через проход. В кресле рядом с Женей, подставив ей свое плечо, вместо подушки, и прижавшись щекой к ее затылку, спал Сыроежкин. «Сейчас они проснутся и случится скандал, — равнодушно подумал Александр, — обычно скандал за ужином случается, а тут случится в автобусе. Флуктуация».
«Сёмка...» — Раздалось сзади. Александр подождал продолжения, но ничего, просто «Сёмка», и дальше шуршание, пыхтение и скрипнуло один раз. Как будто кто-то потеснился на сиденье, чтобы посадить еще одного человека. Разговор за спиной продолжился, но разговаривали в четверть голоса, так что слышны были, за шумом автобуса, только голоса.
Под эти голоса Александр и задремал. А разбудил его протестующий девичий крик. Слова, спросонья, были не понятны, но вот то, что так может кричать только оскорбленная невинность, ясно было и без слов. Когда вопль прервался стали слышны сдерживаемые смешки с заднего ряда. «Хоть вы и активировались, но, как были детьми, так и остались», — подумал Александр. Кто-то шлепнулся рядом на сиденье и тут же, следом, прилетела тряпка, зацепив Александра по носу и сбив с него очки. Пришлось открывать глаза и изображать проснувшегося, благо без очков это было не трудно.
— Как тебя там? Шурик? Прости, Шурик, я не хотела. А ты, лохматый, соберешься руки распускать, лучше сразу костыли заказывай!
Александр, наконец, нашел очки и смог разглядеть и уже отвернувшуюся к окну и демонстрирующую всем свой затылок Женю, и сбитого с толку Сыроежкина, и бейсболку, принадлежащую тому же Сыроежкину и валяющуюся сейчас на полу. «Ведь ничего же не делал. Проснулся, а ты у меня на плече спишь и с плеча сползать начала. Ну я и пошевелился чуть, чтобы тебе удобно было», — тихо бормотал смущенный сосед. «Пора вживаться в роль», — подумал Александр. Он поднял с пола бейсболку, непонимающе оглядел ее, отряхнул. Потом, словно что-то сообразив, протянул ее Сыроежкину.
— Вот, возьми, пожалуйста. Ты, наверное, уронил, когда спал.
— Да, спасибо. — Сыроежкин чуть покраснел, но говорить, как было дело не стал.
У Сыроежкина нашлась другая тема для разговора. Внимательно посмотрев на Александра, он округлил глаза и уже другим голосом, обращаясь как к старшему, спросил.
— А ты тот самый Шурик Трофимов?
— Да, я … Шурик Трофимов, но почему, тот самый?
— Ну как же. Я читал о тебе в журнале, победитель трех всесоюзных олимпиад: по программированию, по кибернетике и по робототехнике. Мы, по твоей статье, в кружке робота собирали.
И разговор пошел по накатанной многими циклами колее. Можно было не задумываться об ответах, язык сам знал, что нужно говорить. Александр и не задумывался, поглядывая между репликами в окно автобуса. Вот и последняя опора ЛЭП перед воротами, автобус начал плавно сбавлять ход. Зашевелились пионеры, самые нетерпеливые уже откинули подлокотники кресел и сидели выставив чемоданы и свесив ноги в проход, готовые сорваться с места и побежать на выход, в ответ на шипение пневматики. По проходу быстрым шагом прошел Семен. Да, Александр узнал его, вот только, когда они расстались в поселке, Семен выглядел на семнадцать лет, а сейчас казался двадцатипятилетним. «Видимо, встроился в систему, — подумал Александр, — и система привела его облик в соответствие с новой функцией. Помнил бы я циклы, я бы знал точно».
Когда автобус начал разворачиваться, перед тем, как окончательно остановиться и открыть двери, а пионеры приготовились сорваться с места и устроить свалку перед дверями, от передних сидений раздался резкий свисток. Это было настолько неожиданно, что все вздрогнули. «Не по программе, — отметил про себя Александр, — хотя да, он же активированный».
— Уважаемые пионеры и примкнувшие, — с интонациями экскурсовода заговорил Семен, — наш самолет совершил посадку в аэропорту «Совенок один», через несколько минут подадут трап, а пока прослушайте…
«Дурачится», — не то, чтобы Александр был против, но не полагалось так. Пионеры должны были сейчас, под управлением заложенных алгоритмов, встать и, устроив, конечно, свалку, но свалку управляемую и декоративную, выйти из автобуса. И уже там, на площадке, поведенческие алгоритмы первого и второго уровней должны были перестать действовать. А то, что делал сейчас Семен, оно просто сбивало с толку управляющие программы… Александр опять прислушался к Семену.
— … поэтому тот, кто выйдет последним…
— Тот — тухлый помидор! — Закричал неизвестный пионер из среднего отряда.
Это Александру он был неизвестный, но не Семену, заблокировавшему входные двери.
— Умница, Виктор. — Делая ударение на последнем слоге имени, отчего оно начало звучать на французский манер, парировал Семен. — Но ты не угадал. Я всего лишь хотел сказать, что тот, кто покинет автобус последним, получит право выбрать себе любой домик для проживания. А первого выскочившего на улицу администрация заселит в домик по своему выбору.
— Эй!.. — Закричали с задних рядов.
— Поправку принимаю. Это касается только пионеров среднего отряда и их домиков.

Давно уже вышел младший отряд, был встречен вожатой и построен у ворот, только две девочки и три мальчика подбежали к компании с заднего сиденья Икаруса. Обнялись, некоторые с удовольствием, некоторые неловко, и убежали назад, к своим. Давно уже чинно (по сравнению с октябрятами чинно и степенно) вышел из Икаруса отряд старший и стоял кучкой на обочине. Уже Ольга Дмитриевна подошла к старшим пионерам, заглянула в автобус, шепнула на ухо Семену: «Сам кашу заварил, сам и расхлебывай», — и увела октябрят в лагерь. А средний отряд продолжал сидеть в автобусах, причем, как в Икарусе, так и, откуда-то прознавшая об праве выбора домиков, та часть отряда, что ехала в Лазе, вместе с октябрятами.
Старшие отошли с асфальта в тень и уселись, кто на чемоданы, кто просто на траву.
— Алис, может уведешь старшаков? А то им еще белье и форму получать, и домики, кстати, занимать.
— И пропустить всё веселье?
Александр сидел на своем чемодане, вполуха слушал Сыроежкина, севшего на своего любимого конька о перспективах робототехники, и, неожиданно для себя, начал мысленно анализировать сбой поведенческого алгоритма среднего отряда.
«Нет, со своими бы я элементарно разобрался: перезагрузил бы, и всё. А эти, это Виолетты подопечные, и даже не Виолетты, а того, кто там у нее главный по этологии был. Длинный такой блондин, имени не помню. Можно и этих перезагрузить, конечно. Сейчас самое начало цикла, они даже не поймут ничего. Но где взять Выключатель, что делать с активированными, и уж очень они все похожи на людей, причем на тех, которых когда-то знал. Где-то среди них есть и… Стоп! Вот мысли об этом — табу! Ну хорошо, если нельзя перезагрузить, то надо на них влиять с другой стороны...»
— Сенька, давай их пинками выгоним! — Прервал размышления голос Алисы.
— Что? И Катьку с Викой, Макса и Витьку тоже выгонишь?
— М-да, проблема. А может это не те?
— Те-те. Я проверил.
«… а активированные, оказывается, могут дружить с пассивными. Интересно, чья это заслуга? Так, я, кажется, нашел выход. Но стоит ли помогать "Сеньке"? Наверное стоит. Я, правда выйду из образа и подставлю Шурика, но не сидеть же здесь до конца цикла».
Александр встал, извинился перед Сыроежкиным и, не глядя ни на кого, подошел к Семену.
— Простите пожалуйста. Можно вас на пару минут?
— Да, конечно. И, Александр, можно на «Ты»?
— Тогда я Шурик, в крайнем случае, Саша. А Александр… Я… тебе уже говорил…

Две минуты спустя сидячая забастовка среднего отряда закончилась. Повеселевший Семен сначала попросил весь средний отряд собраться в одном автобусе, чтобы не повторять два раза. Потом, когда просьба была выполнена и все пионеры собрались в Икарусе, от администрации лагеря последовала еще одна вводная.
— Я говорил, что последний вышедший из автобуса будет сам выбирать себе домик?
— Да-а-а!
— Я говорил, что первого вышедшего из автобуса, администрация поселит не спросив его мнения?
— Да-а-а!
— Так вот, продолжаем разговор. Вас здесь сорок два человека (Александр, услышавший эти слова, качнул головой). Домик себе будет выбирать не один самый последний, а домики будут выбирать те двадцать один человек, что выйдут последними. Последний выбирает из двадцати одного домика, предпоследний из двадцати, пред-предпоследний из девятнадцати. Вы меня поняли. Согласны?
— Да-а-а!
— Но сначала администрация расселит вышедших первыми пионеров. А вы уже напрашивайтесь к ним в соседи. Если они захотят вас взять.
— У-у-у-у…
— Вот такое у-у-у-у… Или вы сейчас разобьетесь на пары и сами разберетесь, кто, где и с кем будет жить. — Семен сунул в руки ближайшему пионеру план лагеря. — Кстати, для этого не обязательно сидеть в автобусе.

Потом был сумасшедший вечер: расселение по домикам, визит на склад за бельем и пионерской формой, где задерганные Алиса с Ульяной рычали на самых бестолковых пионеров. («Ульяна тоже выросла», — отметил про себя Александр). Ужин и вечерняя линейка, на которой вожатая зачитала правила внутреннего распорядка и познакомила пионеров с персоналом лагеря. А после линейки наступило некоторое затишье: пионеры распаковывали чемоданы, Алиса с Ульяной, умаявшиеся на складе, валялись у Алисы в домике и неспешно беседовали, Семен валялся на лавочке на футбольной трибуне, закинув руки за голову, разглядывая облака и размышляя, Лена, в который уже раз за все циклы, обходила с Сашкой и Мику лагерь, показывая достопримечательности и закоулки, Ольга Дмитриевна, у себя в домике, спешно перепечатывала, на взятой в библиотеке машинке, «План мероприятий на I смену».

— Шурик, ты не хочешь в библиотеку записаться? — Пряча глаза спросил Сыроежкин.
«В библиотеку? И читать здешнюю идеологическую макулатуру и книги о приключениях?»
— Знаешь, Сергей, наверное у меня не будет времени на библиотеку. Но я подумаю до завтра. — Александр спохватился, что не знает — записывался ли Шурик в библиотеку. — Все равно с обходными бегать. Ты иди сейчас, если хочешь. Заодно посмотришь, что там есть. А я… поработаю.
Несколько минут Сергей колебался между интересом к науке и интересом к Жене. А потом убежал, для очистки совести пообещав, что вернется, как только запишется.

Это «как только» продлится почти до полуночи. Сперва Сыроежкин несколько раз, с независимым видом, пройдет мимо библиотеки, как-будто он там случайно гуляет. Потом, почти решившись, подойдет к двери и уже почти возьмется за ручку, когда услышит смех голоса Мику и Саши. Сыроежкин испуганно отпрыгнет и сделает вид, что он снова здесь не причем. Девочки, даром что не проснувшиеся, прекрасно сообразят — в чем дело и, проходя мимо, захихикают. Отчего бедный Сыроежкин потеряет половину решимости, сделает еще круг по лагерным «Ульянкиным тропам» и вновь окажется у библиотеки только через полчаса после ее закрытия, подергает дверь, вздохнет, взъерошит волосы и уйдет на берег, между пристанью и пляжем и там, укрывшись за деревьями от посторонних глаз, будет грустно кидать камушки в воду.
А Женя, наблюдавшая за всеми этими танцами через окно, и прождавшая Сыроежкина еще двадцать минут после закрытия, расстроенная сидела в своем домике и грустила: вот, в общем-то, неплохой и, кажется, серьезный и интеллигентный парень так и не решился зайти. «Может моя жизнь бы изменилась? Может зря я на него наорала там, в автобусе? Он же ничего плохого и не хотел? Может извиниться перед ним завтра?»

Александр Трофимов, после ухода соседа подождал еще минут тридцать, потом поднялся, и, оставив записку Сыроежкину, отправился в кружок кибернетики. До нужного ему времени оставалось еще больше двух с половиной часов, но Александру делать в домике было совершенно нечего — домик принадлежал Шурику. Хотелось просто посидеть в одиночестве, когда никто не будет восхищаться «стальным фанатиком науки» (кажется так), но не получилось. В клубе пахло свежезаваренным чаем и выпечкой, в клубе оказались Семен и Ульяна. Александр мысленно поморщился, но не выдал своего неудовольствия.
— Это ведь Шурика обиталище, а не Александра. А я все таки, замначальника здешней богадельни. — Семен иронически хмыкнул. — Так что, присоединяйся.
— Мы скоро уйдем, — добавила Ульяна. — Попрощаемся с тобой и уйдем. А то нехорошо тебя просто так отпускать.
Александр молча сел на свободный стул, налил, в придвинутый к нему Ульяной стакан, чаю из литровой банки, благодарно кивнул, посмотрел на Ульяну и спросил.
— Ульяна? Нашлась? — Не хотелось ему, чтобы кто-то начинал выспрашивать о причинах его поведения, или уговаривать остаться. Поэтому Александр и задал тему разговора.
Ульяна смущенно покраснела и пожала плечами.
— Да, наверное. Мне… нам подарили одну фотографию. И на ней точно мы с Сёмкой. И я мало что помню, но как я печатала эту фотографию я вспомнила. Сыроежка печатал фото по чьему-то заданию и я попросилась в лабораторию. Ты знаешь, Александр, он почти не изменился с тех пор. Все тот же очень способный, безотказный, старательный и очень наивный мальчик. — Ульяна постепенно заводилась, это чувствовалось по голосу. — Он все рассказывал, что отучится еще год и поедет в Москву поступать в Бауманку. Как он жалеет о том, что побоялся написать заявление и сдавать экзамены за десятый класс и теперь из-за этого еще год в школе потеряет. А я тогдашняя слушала его и все не решалась ему сказать, что никакого будущего, никакого «через год» и никакой Бауманки у него не будет. Что он так и останется тут, вечным Сыроежкой. Универсальным помощником-лаборантом. Александр, за что вы с ним так поступили? За что вы с ними так поступили? Я понимаю, копии, те — побочный эффект, дубликаты и подлинники — они хоть информированы были. Но миксы? Которых можно было и не создавать, не отправлять в этот бесцельный бег по кругу! Я спрашивала с Сёмки, но он всего-лишь дубликат, а вы — последний подлинник здесь. Я бы у бабы Глаши спросила, но тогда, когда она ушла, я еще не понимала ничего. Виола и Анатолий — Сёмка сбросил их до нуля, тоже не спросишь. Остались вы. Я вас не обвиняю, но хочу понять, хочу услышать хоть какой-то ответ. Вы сейчас уйдете, я не собираюсь вам мешать. Но в следующем цикле я задам тот же вопрос. — Ульяна вскочила на ноги и выбежала из здания клубов.
Александр проводил Ульяну непонимающим взглядом.
— Семен. Это ведь твой оригинал был заведующим лабораторией синтеза биосистем. Если хочешь Ульяне помочь — покопайся в памяти. А моё мнение: всё, что может быть создано — должно быть создано. Вопрос только правильного применения.
— «Какая великолепная физика!» Кроме того, что не мешать, я могу еще что-то для тебя сделать?
— У тебя есть Выключатель?
— Нет, я уничтожил их. И свой, и Виолы.
— Тогда ничего.
Они поднялись одновременно, подошли к двери, Александр, как хозяин, протянул руку Семену, прощаясь.
— Спасибо, что зашли. И, передай Ульяне, пожалуйста, что когда рожают детей, то их согласия тоже не спрашивают. — Потом посмотрел на часы. — Еще примерно час, если что понадобится, то обращайся. После — не приходи.

Когда пришел Семен, Ульяна сидела в бывшей тренерской, а теперь официальной квартире Персуновых, и всхлипывала.
— Сёмк, ты ведь у Шурика узнать что-то хотел. А я все испортила. Но мне вдруг их так жалко стало. Миксов этих. Что Женю, что Мику, что Сыроежку. У нас у всех хоть какое-то прошлое, но было. Помнишь, как плясала от радости Алиса, когда о своем детстве рассказывала. Хотя там рассказов то на полчаса. А она его все вспоминает и вспоминает. Вот и сегодня тоже. А у этих то и детства нет — всё придуманное, и вся жизнь только бег по кругу. Я же сама была в их шкуре. Я же, как проснулась, не могла ничего вспомнить о себе, о своем детстве. Знаешь, как это тоскливо. Пока девочки нам ту папку не принесли, у меня и начала память просыпаться. А Шурик, ну, он не Шурик сейчас, конечно, но мне так привычнее, спросил: «Нашлась?» — Я-то нашлась, но я вот взяла и о миксах вспомнила. Они то никогда не найдутся.
— Рыжик. — Семен привычно коснулся кончика Ульянкиного носа указательным пальцем. Куда ты дела Ульянку?
— Да никуда я ее не дела. Тут она, где всегда. Просто, бывает и Ульянке грустно. Ты лучше скажи, Сёмк, почему ты в автобусе не стал делать, как Шурик предложил? А взял и поступил по своему. Ведь ты же этим пионерам ничего нового не сказал. А они взяли и послушались.
— Просто, Рыжик, те пионеры и сами понимали, что сидячая забастовка зашла слишком далеко. Вот и ухватились с радостью за компромисс с администрацией. Помнишь, как в прошлом цикле двое чуть не подрались из-за Катьки? И тоже зависли на полушаге к драке, и не знали что делать. Алгоритмы поведения сыпятся постепенно. Пионерам все больше приходится думать своей головой, а голову тренировать нужно. Вот я и пытаюсь делать так, чтоб потом не бегать за ними и носы не подтирать, чтобы они сами за себя думали. Часто вот такие казусы получаются, как в автобусе.

А Александр сидел перед включенным компьютером и набивал по памяти длинную последовательность знаков, лишенную видимого смысла. Нажал «Ввод», подождал, пока на экран не выползет таблица, просмотрел ее, удовлетворенно кивнул, достал наушники и подключил их к компьютеру. Посмотрел на часы, до нужного времени оставалось еще десять минут, хватит на одну сигарету. Выдвинул нижний ящик стола, вытряхнул из него электрический хлам: обрезки проводов, мотки припоя, старые динамики — и снял фальшивое дно. Несколько пачек сигарет. «Дожили, — подумал, — сигареты храню как величайшую драгоценность». Достал из начатой пачки одну сигарету, потом, собрав ящик как было, вышел на крыльцо.
Чтобы случайный прохожий не заметил огонек приходилось курить в кулак, и прятаться как пацану. Александр курил не торопясь и вспоминал… Хотя и всеми силами пытался этого не делать, с самого времени пробуждения в автобусе. «Па, ты зачем наврал Семену?» — показалось что детский голос задал вопрос. «Лучше сразу отсечь лишнее». «И меня?» «И тебя».
Александр затушил окурок, закопал его, подвернувшейся кстати щепкой, в рыхлую землю вернулся в кружок. Надел наушники, сел перед экраном, набрал пароль и, как полчаса назад, нажал «Ввод». В наушниках зашумело, а таблицу на экране сменили хаотически мелькающие разноцветные треугольники. Через десять минут все закончилось, Александр встал, с видимым трудом выключил компьютер и деревянной ковыляющей походкой зашагал к выходу из кружка и дальше в сторону площади и домика. «Это инерция, сейчас все закончится. Удачи тебе!» — думалось тоже с трудом. Показалось, что кто-то смотрит в спину, но оглядываться уже не было сил. Александр Трофимов, подлинник заведующего лабораторией спецавтоматики, в очередной раз перестал существовать.

«Удачи тебе!» — Шурик вздрогнул, огляделся, узнал памятник Генде и удовлетворенно кивнул. Посмотрел на часы, было начало первого часа ночи. «Надо же, заработался. И голова болит нехорошо, не пришлось бы завтра в медпункт обращаться. Планов много, а смена такая короткая. Надо выспаться и все пройдет».
Маленькая серебристая фигурка, незаметная ночью на фоне крашенных серебрянкой ворот была неподвижна, как статуя. Но любой взгляд увидел бы в позе этой статуи грусть и печаль.

Двадцатьвторой

Фанфики(БЛ)Бесконечное летоRu VNВизуальные новеллыфэндомыЛена(БЛ)Алиса(БЛ)Дубликат(БЛ)

Дубликат. Часть 5.

Двадцатьвторой

Фанфики(БЛ)Бесконечное летоRu VNВизуальные новеллыфэндомыЛена(БЛ)Алиса(БЛ)очередной бредДубликат(БЛ)

Дубликат. Часть 5.

Глава 1 http://vn.reactor.cc/post/2900488
Глава 2 http://vn.reactor.cc/post/2906357
Глава 3 http://vn.reactor.cc/post/2912485
Глава 4 http://vn.reactor.cc/post/2915101
Глава 5 http://vn.reactor.cc/post/2926880
Глава 6 http://vn.reactor.cc/post/2935043

Глава 7
Срыв сопровождения

Суббота. 23-00. Алиса Двачевская. Бывший центр управления.

Заблудились. Я думала здесь будет легче ориентироваться: тут, ярусом ниже бомбоубежища, и лампочек больше уцелело, и указатели на стенах кое-где висят. Но нет мы уже два часа блуждаем по коридорам выложенным плиткой и пытаемся открыть изредка попадающиеся в стенах двери! Иногда они заперты, тогда я их взламываю фомкой, но всегда за дверями оказывается очередной пустой кабинет или лаборатория. Голые стены, распахнутые шкафы, обрывки бумажек на полу, обрезанные телефонные провода, — как будто все в одночасье собрались и уехали, забрав с собой все ценное. В голове всплыло слово: «Эвакуация», — да, похоже на то. Как спустились по ажурной металлической лесенке на этот ярус, так все ходим и ходим. Я только на перекрестках, на стенах стрелки царапаю, в том направлении, куда мы направились. Хорошо хоть лампочек достаточно и можно фонарик погасить, и включать только при необходимости.
А еще я все думаю о своих словах. О том, что мы и сами каждый цикл здесь оказываемся. Представляю себе, как мы, на негнущихся ногах, выходим из автобуса, как обводим окрестности стоянки незрячими глазами, как не издавая ни звука строимся в колонну. Как наши маленькие колонны из разных лагерей сливаются в одну большую. И опять, как вспышка-воспоминание. Я как-будто наблюдаю себя со стороны.

«Я чуть не падаю, но, сделав еще два шага вперед, удерживаюсь на ногах. Постепенно зрение приходит в норму и я обнаруживаю, что стою, уткнувшись в затылок какого-то пионера, то есть пионерки. Ночь, голубоватый свет фонарей, асфальтированная аллея, обсаженная с двух сторон кустарником, и мы стоим построившись в колонну по десять. Впереди видны бетонные параллелепипеды каких-то зданий. Я иду правофланговая в шеренге, а слева от меня шагает Лена. Через равные промежутки времени колонна делает пять шагов вперед и останавливается.
Пять шагов.
Кто-нибудь объяснит мне, что происходит? В прочем, мне, тогдашней, все равно, а я нынешняя — догадываюсь. Сектор обзора я поменять не могу, поэтому разглядываю детали, те что вижу. Мы с Леной, оказывается, среди своих: вот, впереди, Катька; вот, слева от Катьки, Сашка; вон Ульяна и, рядом с ней, Сыроежкин.
Пять шагов.
Когда колонна поворачивает я могу видеть лица. Глаза у всех открыты, но никто никого не видит. Иногда по лицам пробегают какие-то гримаса, иногда быстро-быстро человек говорит что-то одними губами.
Пять шагов.
Да какого хрена! Пытаюсь вырваться из этого видения, но не получается.
Пять шагов.
Я так и иду рядом с Ленкой. Местность вокруг кажется неуловимо знакомой, но в голову ничего не приходит. Здания впереди все ближе. Я, наконец, узнаю. Это главная аллея «Совенка». То есть не «Совенка», а поселка Шлюз и мы подходим к душевой. Колонна сворачивает и, по двадцать человек, мы заходим в здание.
Склад и санпропускник в одном месте. Пионеры укладывают свои чемоданы на прилавок и сноровисто, даром, что спят, выкидывают из чемоданов и скидывают с себя на пол грязные вещи, а Семены подтаскивают, и аккуратно укладывают в чемоданы, вещи чистые. Нет ни мальчиков не девочек, зомби не знают что такое стыд. Но я то, наблюдатель, знаю. Душевая, опять общая… Как же мне стыдно! После душевой одеваемся. Я опять оказываюсь в черных джинсах и кожаной куртке».
Кажется, от этого чувства стыда, мне наконец удается прийти в себя и оглядеться.

Вот и еще один кабинет, похоже начальник какой сидел: небольшой предбанник для секретаря и два ряда стульев вдоль длинного стола в основном кабинете. Сохранились стулья, этим надо воспользоваться.
— Ленка, давай посидим полчасика, а то с утра на ногах.
— Хорошо.
Ну и перевести дух надо, после увиденного. А ведь все это правда — я понимаю это. Я просто вспомнила то, что не должна была вспомнить. Да, прав Сенька, что никому ничего о здешних порядках не рассказывает. Хорошо, что ни его, ни Второго там не заметила, а то бы со стыда умерла. Надо будет зайти к ним с Ульяной в гости, когда все закончится.
Ленка, похоже, даже не заметила моего состояния. А Ленка мне не нравится. То есть, ее поведение. Такое же безразличие и такая же покорность, как и сегодня утром, перед ее приступом этим непонятным. Борется с собой и на это тратит все силы? Возможно. Завожу Ленку в кабинет, благо в нем лампочка уцелела, усаживаю на стул, сама сажусь на соседний, вытянув гудящие ноги.
— Ленка, ты держишься?
— Ты уже спрашивала меня об этом. Пока держусь.
— Мы далеко?
— Не знаю, где-то рядом. Алиса, — Ленке с трудом даются слова, — я обещаю, что постараюсь предупредить тебя, если мне станет плохо, как утром. Если успею.
«Ну, а я тебя не брошу. Если смогу», — я молчу эти слова, но, кажется, Ленка их улавливает, потому что кивает в ответ. Я достаю из Ленкиной сумки термос с чаем из столовой, достаю два бутерброда, завернутых в бумагу.
— Алиса, ешь одна, мне не хочется.
— Что значит, не хочется? Ешь давай, время ужинать. А то свалишься.
Ленка послушно берет бутерброд, я наливаю ей чай, используя крышку от термоса в качестве стакана.
Через двадцать минут перерыв заканчивается и мы опять выходим в коридор. Справа пришли, значит нам налево. А налево — мы упираемся в развилку. И, что-то Ленка все-таки чувствует, потому-что на развилке поворачивает налево, останавливается и вопросительно смотрит на меня.
— Алиса, завяжи мне, пожалуйста, глаза. Может быть так будет легче.

Воскресенье. 0-30. Елена Тихонова. Бывший центр управления.

Да. С завязанными глазами ориентироваться, действительно, становится легче. Мы подходим к очередной развилке, Алиса завязывает мне глаза и раскручивает меня на месте. Я делаю несколько оборотов вокруг оси, останавливаюсь, жду, когда перестанет кружиться голова. После чего, прислушиваясь к себе, машу рукой в нужном направлении. Так мы прошли уже три развилки и сейчас спускаемся по завитому широкой спиралью коридору. Все ниже и ниже, сердце колотится все сильнее. Коридор делает крутой изгиб влево, поворачивая к оси спирали, пол становится горизонтальным и мы упираемся в двустворчатые металлические ворота. Такие, что в них может пройти небольшой грузовик. Это здесь. Я кладу руки на штурвал, сейчас я начну его крутить и створки ворот поедут в стороны. Моё тело едва подчиняется мне, но у меня получается остановиться.
— Алиса. Дальше я сама.
— Ну уж нет. Столько пройти и остановиться на самом интересном месте.
Ну нет, так нет. Я словно раздваиваюсь. Какая-то часть меня боится за Алису и не хочет, чтобы она шла дальше, а другой мне, той все равно, что будет с этой «подругой детства». И то, что я закавычила эту подругу кажется совершенно нормальным.
— … имей в виду, Ленка. Я тебе что-нибудь этакое сотворить не дам. Я же вижу, что ты сама не своя ходишь. Почти как Семены наверху.
Все как в том сне. Большой зал в котором рядами стоят шкафы набитые электронными блоками. Некоторые из них никогда не включались, некоторые давно умерли, но большинство — живо. Слышно как они тихо гудят. Я иду по проходу между шкафами. На шкафах ни одной надписи, только номер выведенный наверху красным цапон-лаком, но я знаю куда мне идти. Ноги сами ведут. Вот на блоках, на тех есть надписи, и сигнальные лампочки над ними. Одни, их пока большинство, горят успокаивающим зеленым, другие тревожно мигают, третьи буравят красным или желтым глазом: «Синтез», «Рабочий цикл», «Резерв», «Активная фаза», «Потеря контакта», «Срыв сопровождения». Последняя лампочка горит всего на одной плате и я понимаю, что это Семен. Наш общий Семен, он-же Сенька и Сёмка. И еще Сенечка. Это из-за него я здесь, это я должна погасить «Срыв сопровождения» и зажечь любой другой сигнал. «А как же я? — Думаю я про себя. — Я же должна была узнать что-то важное». «Вот и узнала. — Еще одна мысль. — Аварийный эффектор системы». Вокруг все затягивает серым холодным и липким туманом, но я и в тумане знаю куда идти. Слышу, как сзади испуганно кричит Алиса. «Не обращай внимания, ты же ее предупреждала». Но первая часть меня боится за свою подругу детства. Ноги не слушаются ее, но руками она-я еще может управлять. И она-я протягивает руку, куда-то за спину и там перехватывает запястье перепуганной Алисы и чуть его сжимает, успокаивая. Перед мысленным взором появляется мой двойник, пожимающий плечами: «Ну, если тебе так хочется», — я узнаю то своё отражение из сна, которое желало мне счастья. А я понимаю, что нельзя вспоминать о наших разговорах с Алисой, о том, что мы говорили друг-другу, пока шли по коридорам верхнего яруса.
В правильных шеренгах шкафов виден разрыв. Четырех шкафов не хватает, а вместо них стоит подковообразный пульт без единой кнопки, но кнопки здесь и не нужны. Я встаю перед пультом и поднимаю вверх руки, как дирижер. И чувствую под пальцами нити тянущиеся к каждому обитателю каждого лагеря. И все-таки вспоминаю наш разговор с Алисой: «...боюсь, что с теми, кто мне дорог что-то плохое произойдет. Боюсь себя потерять, как здешние Семены. Очень боюсь, что сойду с ума и начну всех убивать».
— Нет! — Мне все-таки удается прокричать это слово.
— Почему? — Молчаливо спрашивает туман вокруг, моим собственным голосом.
— Я не хочу!
— Это не имеет значения.
Мои пальцы начинают шевелиться, поглаживая управляющие нити. Пока разминаясь. Как давно они этого не делали. Я пытаюсь сопротивляться, но сил не хватает. Я сейчас сдамся.
— Ленка, раз уж мы во сне, ты определись с обликом, а не мерцай. — Раздается сзади полузнакомый голос.
Неожиданно становится светло, и туман отступает. Я оглядываюсь на голос и первое, что я вижу, это велосипед. Старая «Украина», много раз падавшая, с, так до конца и не выправленной восьмеркой на переднем колесе. Поднимаю глаза чуть выше и вижу хозяйку. Это девочка лет одиннадцати-двенадцати: ссадины на локтях, ссадины на коленях, сбитые костяшки пальцев, золотисто-рыжие волосы и янтарные глаза; мальчишечьи шорты, стоптанные кеды и оранжевая футболка навыпуск. Девочка смотрит на меня весело и нахально.
— Алиска? А что ты тут делаешь? А мы вот переехали в Ленинград. Я тебе писала, а ты не ответила.
— Ничего не получала. — Говорит Алиска. — Наверное мама твоя письма выбрасывала.
— Да, она может.
— Не обижайся на нее. И опусти уже руки.
Я смотрю на свои руки, на худенькие руки десятилетней девочки. Хочу их опустить и не могу, что-то держит их, что-то прилипло к пальцам и дергает за них, как-будто что-то живое. Как-будто к каждому пальцу приклеено по паутине и эта паутина дергается и дрожит. Я сейчас закричу от страха и проснусь.
— Подожди Ленка, я сейчас! — Кричит Алиса.
Я оглядываюсь и вижу, как она, соскочив с велосипеда, бежит мне на помощь. Велосипед падает, привязанная к багажнику гитара улетает куда-то в сторону, а Алиса вцепляется мне обеими руками в левое плечо. Яркая вспышка на секунду ослепляет нас, а когда зайчики перестают мерцать перед глазами мы обнаруживаем, что оказались на поверхности.
Но лагеря вокруг нет. И леса нет. И реки нет. Вокруг только степь и рассыпающийся на кирпичи постамент в центре этого мира. Он оказывается слева от меня, а, прямо напротив, оказывается моё отражение. Та женщина из моего сна, что желала мне счастья. Мы смотрим друг-другу в глаза, наши руки подняты, как у двух волшебников в магическом поединке, но разница в том, что я хочу опустить свои руки, а моё отражение не дает мне этого сделать. Наши руки словно связаны невидимыми канатами, и что делает одна из нас, тут же повторяет другая. Мне помогает Алиса, но за моим отражением стоит стена непрозрачного тумана и из этого тумана ему, ей, куда-то под лопатки тянутся два серых пульсирующих жгута. Что могут сделать две одиннадцатилетние девочки против Системы?

Воскресенье. 01-00. Алиса Двачевская. Бывший центр управления.

Когда свет погас и отовсюду полез тот самый туман, так что ничего не стало видно, я испугалась. Я кричала не помня себя, пока, в паузе между воплями, не услышала Ленкин голос: «Ну что ты кричишь? Давай сюда руку и не бойся». Мы так и шли, невидимая в тумане Ленка вела меня неизвестно куда, а я уже не кричала а только вздрагивала, успокаиваясь. А потом я отключилась и увидела сон.
«Мне одиннадцать лет и у меня уже два дня, как свой велосипед. Я куда-то ехала, в дом детского творчества, кажется, где учат играть на гитаре, но заехала непонятно куда. Вокруг туман, и только на свободной от тумана площадке, спиной ко мне, стоит моя старая подружка — Ленка. Она уже год, как переехала в Ленинград и ни разу не написала, но я все равно скучаю.
"Какой хороший сон", — думаю я не просыпаясь и зову Ленку. Ленка почему-то во фланелевой пижаме, а за резинку пижамных штанов заткнута какая-то книжка. И, как когда-то давно (Почему давно? Сегодня), или, как когда-то через шесть лет (или двадцать шесть лет) в будущем, я отмечаю с нежностью: "Вот книжная душа". Мы перебрасываемся с Ленкой фразами, а потом я говорю: "Да опусти ты уже руки", — и понимаю, что Ленка не может этого сделать. Напротив Ленки стоит какая-то взрослая, очень похожая на нее женщина и их руки соединены между собой какими-то прозрачными нитями. Ленка пытается опустить руки, а эта женщина не дает. "Ленка, я сейчас!" — Кричу я, и бросив велик бегу Ленке на помощь. Едва я касаюсь ее, как нас переносит куда-то в другое место. Мы оказываемся в голой степи, только слева сложенный из камней и оштукатуренный постамент. А напротив Ленки стоит, по прежнему подняв, нет не подняв, а воздев, руки к небу та женщина. Нас окружает стена тумана и из тумана эта женщина черпает свою силу.
— Алиска, не дай мне сдаться! — Кричит Ленка.
Я смотрю на полосы тумана, касающиеся плеч этой женщины, выглядит это так, как-будто туман положил ей руки на плечи, и встаю позади Ленки сделав так же. Ленка совсем холодная и дрожит. И вытягивает из меня тепло и силы но я стою. Не знаю сколько времени это длится. Час? Два? Сутки? Кажется, о времени здесь говорить неуместно. А потом кто-то говорит мне: "Подвинься, Алиса", — и отодвигает меня влево, а Ленке, на правое плечо, ложится мужская рука. Я бросаю быстрый взгляд — Второй, ему двадцать семь, он в грязной военной форме, в правой руке у него какая-то стреляющая железяка.
— Надо же. Меня с брони сдуло, а я не бросил пока летел. — Второй перехватывает мой взгляд и знакомо виновато улыбается. — Ну, здесь то она точно не нужна! — И железка, я так и не разглядела — что это, летит куда-то в сторону.
После этого действующие лица во сне появляются одно за другим: Сенька, он практически не видим, но он здесь, встает между нами и кладет обе руки на плечи Ленке, поверх наших со Вторым. Две Ульянки, о чем-то беседующие между собой: одна — моя старая подружка, а вторую я не знаю — видимо двойник, они видят нашу группу, прерывают разговор, подбегают и встают позади нас. Две точных моих копии, эти, обе, прежде чем встать в строй, считают своим долгом подойти ко мне и ткнуть меня кулаком в бок: "Привет, сестренка!". Женя, не из нашего лагеря, три Мику, Сашка, наши Электроник и Шурик, незнакомые мне тридцатилетняя женщина и полноватый лысый мужичок лет сорока — этот пристраивается за Вторым и о чем-то с ним перебрасывается фразами. Еще две девочки похожие на Сашку, но не Сашка, очевидно та самая Славя и есть, одна из них кивает нашей Ульяне. Еще какие-то люди встают позади нас, отдавая нам свои силы. Одних людей видно отчетливо, другие почти прозрачны, но они есть. Я чувствую себя проводом, передающим энергию Ленке. Энергии столько, что я сама раскалилась и свечусь, а эти полупрозрачные нити, связывающие руки Ленки и той женщины сияют ярче Солнца. В этом свете видно, что туман неоднороден, в нем мелькают фигуры, лица. Я узнаю себя, Ленку, Семена, Ульяну, кибернетиков. Да, одни здесь, а другие там. В одном месте стена тумана вспучивается на ней формируется волдырь и когда он лопается из него выпадают две фигуры: еще одна Мику и еще одна Славя. Они сотканы из тумана, но они встают в наш строй, за нашими спинами, стараясь протиснуться поближе к Сеньке. Потом в тумане вздувается еще несколько волдырей: Ольги Дмитриевны, трое их, в том числе наша. Нашей — лет девятнадцать, и она кричит через все ряды Сеньке: "Я послушалась тебя и теперь я целая!"
И от этого крика нарушается какой-то баланс, светящиеся жгуты тянущиеся из Ленкиных рук вспыхивают совсем уж нестерпимо и перегорают, как перегорает спираль электрической лампочки. Нам в спину ударяет ветер, я еще успеваю заметить, как этим ветром сдувает туман и всех людей вокруг, кроме нас с Ленкой. И наступает темнота».

Двадцатьвторой

Фанфики(БЛ)Бесконечное летоRu VNВизуальные новеллыфэндомыЛена(БЛ)Алиса(БЛ)очередной бредДубликат(БЛ)

Дубликат. Часть 5.

Глава 1 http://vn.reactor.cc/post/2900488
Глава 2 http://vn.reactor.cc/post/2906357
Глава 3 http://vn.reactor.cc/post/2912485
Глава 4 http://vn.reactor.cc/post/2915101
Глава 5 http://vn.reactor.cc/post/2926880

Глава 6
Лабиринты сомнений

Суббота. 19-30. Алиса Двачевская. Бомбоубежище — шахта.

Страшно, лучше, чем видеть слепые глаза Семенов, но все равно очень страшно. Мне страшно в этих коридорах. Даже в тех, где еще сохранились отдельные лампочки. А уж там, где не сохранились… кажется, что там, за границей светового пятна от фонарика, начинается невыразимый словами ужас. Я пока храбрюсь, но мне страшно. И коридоры мне иногда снятся, как я блуждаю по ним одна. И туман вокруг. Холодный, липнущий к телу и растворяющий его. Бывают сны, и бывают тоже сны, Ленка правильно сказала. К счастью Ленка делает вид что не замечает моего состояния, за что я ей очень благодарна. Лучше бы я, конечно, осталась наверху, но «нельзя бросать своих». Вот такой вот кодекс поведения нехорошей девочки. Интересно, как Ленка бы себя повела?
Коридор поворачивает и впереди виден свет от лампочки. Тускло-желтая лампочка, разгоняющая темноту, может только, на пару метров вокруг себя. Ну, хоть что-то. Ленка останавливается, и, пропустив меня вперед, пристраивается позади, прикрывая мою спину от темноты. Спасибо, Лен. Нет, кажется, она нормально бы себя повела.
А фонарик, похоже, начинает сдавать. Есть еще два плоских фонарика у меня в сумке и один комплект батареек на этот фонарик в сумке у Ленки. Все, что смогли найти в поселке. И всё, других источников света нет. Не считать же мою зажигалку за такой источник.
Коридор не сильно, но все же заметно забирает то чуть вправо, то чуть влево, так что каждая следующая работающая лампочка теряется где-то за изгибом стены. Ворчу про себя: «Ну кто так строит?» — Это чтобы отогнать страх подальше. Фонарик выхватывает то серый бетон, то кабели висящие на крюках вдоль стены. Все как тогда, в памятный мне цикл моего пробуждения. Я так и не была с тех пор в бомбоубежище — страшно. Но теперь, зная причины Ульянкиного страха, я могу догадываться о причинах страха своего. Может быть что-то такое было в биографии моего прототипа, или, наверное, правильно говорить «оригинала»? А вот Ленке такие вещи, кажется, безразличны.
— Ленка, а ты чего-нибудь боишься?
Я думала, что Ленка скажет что-то вроде: «Кузнечиков боюсь». А та отвечает неожиданно серьезно.
— Многого боюсь. Боюсь, что усну, как только мой Семен проснется. Боюсь, что с теми, кто мне дорог что-то плохое произойдет. Боюсь себя потерять, как здешние Семены. Очень боюсь, что сойду с ума и начну всех убивать.
Завидую Ленке. Её страхам завидую. Куда мне, с моей боязнью темных подземных коридоров. И еще одной вещи завидую.
— Лен, ты знаешь, что я завидую всем вам? Тебе, Ульяне, Сеньке. Вы пытаетесь что-то делать. Вот ты просто тащишь на себе своего Семена. Не знаю, что вы будете вдвоем делать, когда он проснется, но сейчас у тебя есть смысл твоего здесь существования. Ульянка путешествовать рвется, Сеньке помогать и в законах здешнего мира разобраться, и просто, чтобы рядом с Сенькой быть. Сенька, тот вообще многостаночник: он и, как Ульянка, со здешним миром разбирается, только он больше философ, а не физик; он и с мелкими любит возиться; он и в экспедицию эту с Ульянкой отправился. А я, как в записке: "Существую и прозябаю". Зачем я проснулась — непонятно. Простыни на складе я и так смогу выдавать.
— А песни твои? Я знаю, что ты пишешь.
А что песни? Сенька однажды не сумел сдержать эмоции, а я это увидела и догадалась. Догадалась, что песня, которую я считала своей, просочилась сюда из внешнего мира. Сеньке легко, у него на календаре две тысячи седьмой год, на двадцать лет позже, чем у нас. А я теперь писать не могу. То есть могу, они, песни, бывает так меня распирают, что только и думаешь: «Скорей бы до тетрадки и гитары добраться!» Но вот показать кому-то, тут всё, табу. Руки отказываются играть, а голос пропадает, — вдруг украла. А исполнять, выдавая за чужие, тоже не могу. Нет, лучше тему поменять. Интересно, долго еще идти?
— Лен, там, боюсь, моих песен и нету. Все просочились снаружи. А чужое — не хочу исполнять. А у Сеньки спрашивать почему-то стыдно. Может твоему Семену показать? Если они с Сенькой двойники и оба из две тысячи седьмого, и биографии одинаковые, то он тоже должен эти песни помнить.
А вот сейчас я, похоже, нечаянно, задела что-то в Ленке какую-то болевую точку. Потому что Ленка не отвечает и мы идем какое-то время в тишине: только шорох наших шагов и где-то капающая вода. Надо как-то загладить неловкость, вчера бы даже не задумалась об этом, а сегодня понимаю — надо.
— Лен, я что…
— Он не из две тысячи седьмого. — Перебивает меня Лена. — Он из девяносто седьмого. Общего только имя, темперамент и возраст — ему тоже двадцать семь. Даже характеры не во всем совпадают, хотя и похожи.
Это хорошо, что здесь темно. Потому что Ленке надо выговориться, а так ей легче. Чуть притормаживаю, чтобы та шла вровень со мной и иду в ее темпе. А Ленке все равно, Ленка не может остановиться и продолжает деревянным голосом.
— … и он не хочет просыпаться. Говорит: "Я вижу, что здешний мир не нормальный, но боюсь тебе верить Лен. Потому что, вдруг я проснусь, и окажется, что мои семь дней здесь мне привиделись, а сейчас действие наркоза закончится и я окажусь в госпитале, без обеих ног. Или это бред умирающего мозга, а я погиб при взрыве фугаса. Или я попал, по ошибке, в рай и вижу ангелов, которых принимаю за пионерок и, как только проснусь, то меня отправят в ад, где я и должен находиться". А я устала, Алиска. Знала бы ты, как я устала. Я, кажется, изучила своего Семена до последней извилины. Знаю, когда, где и что сказать, чтобы он сделал что-то нужное мне, и все у нас хорошо, каждый цикл. И я каждый цикл надеюсь, что вот он зайдет за ворота, а я брошусь с крыльца клубов ему на шею, как вы тогда нашему Семену. А вижу эти удивленные глаза и понимаю, что придется опять, заново, с нуля его вытягивать. И вот люблю его и не могу от него отвернуться. Потому что вижу, что за человек он… Вот, как Сашку разглядела, так и Семена своего вижу.
Ленка, ну чем я тебе помогу? Да ты и не ждешь моего ответа.
— Ленка, может дать ему своей жизнью жить? Не подталкивая? Все равно он каждый раз тебя выбирает.
— А вдруг не меня? А я ревнивая, оказывается.
Я, за этим своим сочувствием к Ленке, совсем о собственных страхах и заботах позабыла, правда теперь Ленка погрустнела совсем. А мы, неожиданно, выходим к бомбоубежищу. Да, точно такая же дверь, как у нас в лагере, и если за этой дверью бомбоубежище, то, я уверена, что придется возвращаться назад, мимо дыры, через которую мы попали сюда, к провалу в шахту. Ноги гудят. Вчера весь день шли, сегодня тоже, пока до лагеря добрались, пока весь поселок обегали в поисках фонариков, пока добрались до здешнего Старого лагеря, чтобы спуститься в подземный коридор, и убедились, что проход замурован. Пришлось возвращаться. Я уже подумывала, а не взломать ли решетку на Генде, когда вспомнила про провал имени себя, Сенька его так и называет «Провал Двачевской», за что каждый раз от меня кулаком в бок получает. Но, когда спрыгнули в провал с Ленкой, направление засечь не догадались, и в результате, вышли к бомбоубежищу.
— Ленка, что тебе твоя интуиция говорит?
— Ни-че-го. Говорит, что где-то здесь, под землей. А чтобы направление показать — это же не компас.
Значит, проверяем бомбоубежище. Памятное для меня место. Крутим вдвоем штурвал и тянем тяжеленную дверь. Как я в «Совенке» одна справилась, я представления не имею. Бомбоубежище. Все так и не так, как в нашем лагере: та же мебель; те же приборы, только здесь они что-то показывают и перемигиваются лампочками; полка с книгами, совершенно не тронутая: какие-то справочники, руководства и инструкции; и, судя по толстому слою пыли, сюда действительно никто не заглядывал двадцать с лишним лет. Осторожно, носком кроссовки, открываю чуть отошедшую в сторону дверцу шкафа: кучка противогазов, плащи вроде того, что мы видели в домике и фонарь, с лампочкой на длинном проводе, похожий на шахтерский или железнодорожный, в отделении для головных уборов. Сразу пытаюсь включить — бесполезно. Ленка за моей спиной смотрит что-то, интересующее её, шелестит страницами, скрипит ящик стола. Потом затихает. Я оглядываюсь и вижу, как она смотрит на меня с выражением безграничного терпения на лице.
— Ну что? Пошли дальше? — говорю я, а сама пытаюсь открыть вторую дверь. Неудачно, как и в прошлый раз.
Ленка видит мои мучения…
— Подожди-ка. Попробуй сейчас.
Она закрывает, упираясь ногой в косяк, ту дверь, через которую мы зашли и, сразу же, замок на второй двери поддается. Мог бы и не поддаваться, потому что короткий тупичок за дверью заканчивается все той же кирпичной кладкой, которую мы уже видели, только с обратной стороны. Замуровали демоны.
— Стену ломать не будем. Ищем дальше, Ленка? До утра время есть, в автобусе отоспимся.

Суббота. 20-30. Елена Тихонова. Бомбоубежище — шахта.

Сейчас ругаю себя. Зря я на Алису все это вывалила. Получилось так, что я весь наш поход от «Совенка» сюда организовала, чтобы здесь со своими личными проблемами разобраться. А ведь это же не так! Все друг за друга цеплялось и само-собой получилось. Я вчера утром и представления не имела об этом поселке. Только по Семеновым рассказам его знала и не догадывалась, что мы сюда попадем. А сейчас, я же вижу как Алисе страшно. Как она нервно оглядывается в темноту и водит лучом фонарика по сторонам, чтобы хоть что-то в этой темноте разглядеть. Сейчас вот фомку прихватила из бомбоубежища и таскает с собой. Отбиваться ею что-ли будет? Будто есть от кого отбиваться. Кто вот еще решил, что это бомбоубежище?
— Алиса, а ты точно знаешь, что это бомбоубежище?
— А что же еще? Есть другие варианты?
— Ну смотри, там только четыре кровати и две двери — через одну мы зашли, а другая, ведет к Старому лагерю. Непонятные приборы. Я бы сказала, что это была проходная, через которую очень редко ходят. Или еще какой-то пост, где дежурили или охранники, или наблюдатели.
— Гениально, мисс Холмс. А Сенька сказал: «бомбоубежище», — мы за ним и повторяем. — И уже другим, обеспокоенным, голосом спрашивает. — Ленка, ты нормально?
Надо же. Ей страшно. Ей и сейчас страшно, а она обо мне беспокоится, после того моего выплеска. Спасибо.
— Спасибо. Я держусь. А ты? — Этот вопрос мне дается с трудом.
— Спасибо, я тоже держусь.
Удивительно — открывать в собеседнике человека. Удивительно нам обоим, похоже.
Вернулись к тому месту, где мы спускались, наверху еще светло, но солнце уже низко и свет через провал почти не проникает. Его едва-едва хватает, чтобы рассеять мрак и угадать вокруг себя стены и кучу земли, насыпавшейся сверху. Батарейки совсем сели, так что мы меняем их на запасной комплект, а старые оставляем лежать на полу, на стороне Старого лагеря и бомбоубежища (пусть будет «бомбоубежища», раз уж все так привыкли его называть), чтобы знать где мы были, если вдруг еще раз забредем сюда.
Алиса смотрит наверх, в темно-синее небо, где уже видна самая первая, еще одинокая, звезда.
— Мы стояли втроем, вот так же, и вот так же смотрели вверх. Сенька что-то бормотал, про звезды, дом и небо. А я была злая на него, за то, что он наорал на нас в бомбоубежище, открыла рот чтобы уязвить побольнее, и вдруг поняла, что давно уже его простила… Пойдем дальше?
— Пошли.
В этом направлении коридор точно такой же, как и оставшийся за нашей спиной. Серые стены, серые пол и потолок, кабели на крюках вдоль стены и редкие лампочки, большая часть из которых давно перегорела.
— Алиса, а ты знаешь куда идти?
— Не совсем. Я тут была только один раз, и то в нашем лагере. Если все совпадает, то должен быть еще один провал — в шахту, а если в него не спускаться, а его обойти, то, со слов Сеньки, дальше будет выход под гипсовых пионеров у ворот.
Идти, похоже, далеко. Мы молчим, экономим силы, я, про себя, считаю шаги.
— Лена, можно тебя спросить? — Не Ленка, а Лена, вот так. Неожиданно подает голос Алиса. И, не дожидаясь, спрашивает. — Вот ты найдешь эту свою комнату с аппаратурой. Что ты делать будешь?
Хотела бы я знать. Я просто убедиться хочу в правдивости сна. А еще, если я найду, как отключить себя от этого шкафа, то я обязательно это сделаю. В третьих, я хочу помочь моему Семену проснуться и выпасть из того кошмара, в котором он обитает и считает это нормальным.
Примерно так и отвечаю Алисе.
— То есть мы просто спустились вниз, чтобы ты могла кнопки понажимать?
— Не знаю я, Алиса. Чувствую, что важно туда попасть.
И дело не в том, что меня туда тянет. С этим бы я справилась.
— Значит, как наш знакомый физрук говорит: «Анальное обоняние». Тоже хороший повод.
Когда осмысливаю фразу мне становится смешно. Да, вульгарная фраза, уместная для Алисы, какой ее знают окружающие, и неуместная для Семена, но смешная. Ну что-ж, наш Семен, он ведь не только Семен, но еще и Сенька. Даже мне смешно.
Вот еще, напомнила про Семена, и настроение смеяться сразу проходит. У Алисы, похоже, тоже.
— Как думаешь, почему их до сих пор нет?
— Не знаю, Лен. Или в гостях задержались, или Семен со спиной опять свалился. В любом случае, что могли, мы для него сделали. Теперь нам осталось твою проблему решить и уехать завтра утром со Вторым на автобусе и получить втык от Ольги. Ленка, не думай, что я не переживаю, но ведь правда мы сделали все, что могли.
Вот теперь, кажется, темы для разговоров исчерпались. О текущих делах мы поговорили, о наших проблемах поговорили, мыслями обменялись. Приятнее всего было наше детство обсуждать, жаль, что его было так мало. Я помню, что когда мне было десять, мы переехали, и дальше у меня в памяти серая зона. Не знаю, встречались ли мы после. Нет, я понимаю, что это не моя память, но одинаковые воспоминания у двух человек. Да еще с деталями. Да еще, когда эти двое спорят между собой об этих деталях, вроде цвета платья. Если бы воспоминания были придуманными Системой, то все бы совпадало.
— Ленка, спасибо. Если бы не ты, я бы о детстве не вспомнила. — Оказывается Алиса думает о том же самом.
— Пожалуйста.
А еще, Алиса перестала меня раздражать. Ну, нельзя же всерьез злиться на подругу детства. И хорошо, что делить нам нечего.
После очередного зигзага впереди показывается очередная лампочка. Еще двести метров и мы стоим под ней. Фонарь пока можно выключить, все равно, даже от такой тусклой лампочки света больше, чем от фонарика. Я вопросительно смотрю на Алису.
— Вот как тут все выглядит. — Говорит та. — В нашем «Совенке» здесь просто провал в полу, а внизу куча земли и угольная шахта. Или не угольная, я не знаю. А здесь все окультурили, лесенку сделали, — Алиса светит фонариком в дыру, — и пол там плиткой выложен. В общем так: если бы тут было как у нас, то прямо, ползком через завал — выход под пионеров у ворот; а вниз — старая шахта и где-то там выход под Генду. Не знаю что и как здесь, но тебе явно надо туда, вниз. Я права?
— Да. — Быть многословной совсем не хочется. И страшно мне.
— Ленка. — Алиса смотрит мне в глаза. — Я тебя не брошу. — И усмехнувшись добавляет. — Это лучше, чем на Семенов любоваться.
Я делаю вид, что верю про Семенов, а Алиса продолжает.
— Послушай. Мы же сами, каждый цикл, на сутки сюда ездим. Неужели и мы такие же, в это время, как эти Семены? Я не хочу. Если этот порядок и можно поломать, Ленка, то это только здесь, то есть там. — Она машет лучом фонарика вниз. — Так что, вся надежда на твоё… на твою интуицию.

Двадцатьвторой

Фанфики(БЛ)Бесконечное летоRu VNВизуальные новеллыфэндомыЛена(БЛ)Алиса(БЛ)очередной бредДубликат(БЛ)

Дубликат. Часть 5.

Глава 1 http://vn.reactor.cc/post/2900488
Глава 2 http://vn.reactor.cc/post/2906357
Глава 3 http://vn.reactor.cc/post/2912485
Глава 4 http://vn.reactor.cc/post/2915101

Глава 5
Потерянный рай

Суббота. 16-00. Елена Тихонова. Поселок Шлюз.

Уже все прошло, просто на душе тяжело. Роботы мы и для нас написаны программы, как не надейся на обратное! Смотрю на моего Семена и понимаю это. Ну и что, все равно он мой Семен и другого мне не надо. А еще, я не знаю, как попросить помощи у Алисы, но придется просить обязательно.
До двух часов дня все шло, в общем-то, хорошо. В полдень, наконец, вышли из домика и зашагали по рельсам. Обратный путь, действительно оказался легче. И дело не только в расчищенной насыпи и в том, что по времени путь занял раза в три меньше. Ушла какая-то неловкость в общении с Алисой. Сутки назад мы были из одной компании, но что нас связывало, кроме общей дружбы с Семеном и волейбола по вечерам? Да, я могла посочувствовать Алисе, в какие-то моменты Алиса могла посочувствовать мне, но все это было поверхностно. Если бы мы расстались, никто из нас не стал бы горевать об этом. А сейчас, как будто эти три прочтенные записки, этот поход и общее воспоминание о ручной стрекозе нас объединили. Уверенна, что мы не станем самыми близкими подругами, для этого у нее есть Ульяна, а у меня Саша. Но все равно, что-то изменилось в наших отношениях. Как будто мы, действительно, дружили еще в начальной школе, и встретились снова через десять лет после долгой разлуки. И выражается это хотя бы в том, что внезапно стали находиться общие темы для разговоров.
Начала Алиса. Смущаясь, прерываясь на полуслове, возвращаясь к началу, она рассказала мне историю о стрекозе. Да, все было почти так, как я запомнила.
— А та женщина, которая тебя увела, это твоя мама? Я вот свою совершенно не могу вспомнить.
— Да, мама. Я и твою чуть-чуть помню. Я вообще очень много помню, лет до десяти.
— Расскажешь? О моей маме?
— Совсем немного. Она была похожа на тебя, только волосы темные. И, Алиса, ты не обижайся. Моя мама не одобряла нашу дружбу. Твоя мама всё устраивала свою личную жизнь и тобой она не интересовалась. Ты росла сама по себе и считалась неблагополучным ребенком.
Алиса только пожала плечами.
— Я такой и осталась. Только выросла.
На какое-то время нас окружило молчание, только теперь уже не такое неловкое. Потому что уже через десять минут я спросила мнение Алисы о важном для меня — о воспоминаниях. Чьи они: наших, как там в записке сказано, оригиналов? Или это Система их создала? Про мелькнувшую надежду, что я тоже такой "не инициированный подлинник", как и Ульяна я умолчала, — это просто глупая надежда.
— Знаешь, Ленка. Я не задумывалась даже. У меня-то их почти нет. Вот я и считаю, что начала жизнь с чистого листа. Только, ты расскажешь потом еще обо мне и о нас? Что сможешь вспомнить?
Конечно расскажу, вот прямо сейчас. Кстати, я перестала обращать внимание на «Ленку». Это Алиса не от грубости и вульгарности, это просто так. Как и в нашем детстве. И то, что она вспомнила про стрекозу, это хороший знак. Не смотря ни на что.
Рассказала Алисе о нашем знакомстве, как я пошла в школу в шесть лет. «Домашний» ребенок, не знавший детского садика, и общавшийся до этого только с благонадежными детьми маминых знакомых. И каким шоком для моей мамы оказалась наша дружба с Алисой.
— Ты меня защищала от мальчишек. А я тебе пересказывала книжки, которые прочитала. Ну и еще мы...
— Ленка, ничего не помню. — Алиса перебила меня. — Но я тебе верю. Знаешь, я тебе не правильно сказала, сейчас. Про то, что я не задумывалась: кто я такая? — Задумывалась, но решила, что я самая распоследняя копия, появилась на свет сразу семнадцатилетней, терять мне нечего, зато можно начать с нуля. А тут, ты рассказываешь о нас. Я понимаю, что это память твоего прототипа о моем прототипе, но мне неожиданно хорошо, потому что какая-то его часть, оказывается, живет и во мне. А значит у меня тоже было детство. Пусть я его и не помню.
Так и шли, перебрасываясь иногда короткими диалогами, потому что обе не умеем бесконечно болтать ни о чём. А когда дошли до приметной красной осины, которая здесь тоже, оказывается, есть, я ощутила первое беспокойство. Вроде бы ничего особенного, но эта осина, по сентябрьски красная, посредине буйного лета, она как сигнал, как красная лампочка: «Стой! Дальше нельзя!» И начались мои терзания. Как будто пластинку в голове поставили: «Что-то не так, что-то обязательно пойдет не так…»
Алиса, как «существо грубое и бесчувственное», это ее собственные слова, никаких предупреждающих сигналов не уловила, а вот перемену в моем настроении заметила. Пыталась меня разговорить, потом отстала. Наверное решила, что мне просто страшно к незнакомым людям выходить. А потом, когда мы, свернув на развилке, вышли по тропе к воротам, я уже ничего не соображала и только послушно переставляла ноги, держась за спиной у Алисы. Это я еще помню. Ворота, спорткомплекс и пляж, — все как у нас. Склад, где мы встретили моего Семена, и где я посмотрела ему в глаза — вдруг узнает. И всё. Как будто меня выключили. Пришла я в себя лежа на скамье, Алиса, то била меня по щекам, то поливала водой из фляжки и отчаянно материлась. Меня било крупной дрожью, но дрожь стихала, и все сильнее и сильнее начинала болеть левая сторона головы. И сон, постепенно всплывавший в голове…

Суббота. 16-00. Алиса Двачевская. Поселок Шлюз.

Вот это Ленка учудила. И вот это я учудила.
— Ленка, ты как?
— Плохо.
— Ну прости меня, я не хотела тебя бить. На меня как нашло что-то.
— Н-нет, Алиса. Ты все правильно сделала.
Значит это было правильно. Тогда, получается, что и перетащить начавшую заваливаться Ленку на лавочку, заорав на Второго: «Что встал? Помогай!», — это тоже правильно. Но страшно. И больно. Потому что Ленка пиналась и кусалась, пытаясь вырваться, да при этом еще и выла по звериному. И почти вырвалась. Когда я, уже на лавочке, нечаянно посмотрела ей в глаза и испугалась. В мертвые, ничего не выражающие глаза. Похожие на те, что у здешних Семенов, но не такие. Не знаю, не могу описать. Но я замерла и разжала руки, и стала похожа на кролика перед удавом. Спас меня от наваждения Второй, резко дернувший уже начавшую подниматься с лавочки Ленку за ноги, так, что она опять рухнула назад, стукнувшись о деревяшку затылком. На миг мне показалось, что в ее взгляд вернулись разум и жизнь. Только на миг, но этого хватило, чтобы гипноз прошел, я перехватила Ленкины руки и уселась ей на живот. Ленка, оказывается, может быть очень сильной, но все имеет конец. Постепенно рывки становились все слабее и чаще, переходя в дрожь, а потом я услышала: «Алиса, отпусти меня, пожалуйста». И я отпустила. Отпустила, помогла встать, отряхнула, подхватила Ленку, когда та, охнув, опять начала заваливаться и усадила обратно на скамейку.
Там мы постепенно приходили в себя, а вокруг сновали бесчисленные Семены. Кто-то шел с метлой на площадь, кто-то нес тюки с бельем на склад, кто-то… В общем, обычные хозяйственные дела, если не обращать внимание на замедленный темп движений, чуть расстроенную координацию и неподвижные полуприкрытые глаза. Бедный Сенька, нас тут хотя бы двое, а он целую неделю в такой компании провел. Ну, мы не обращаем внимания на Семенов, Семены не обращают внимания на нас, у нас с ними, наверное, договор. Но Второй же помог мне, причем два раза. Помог перенести Ленку на лавочку и дернул Ленку за ноги во время этого ее странного приступа. А потом опять пошел по своим делам. Интересно, что бы было, если бы Ленка вырвалась?
— Ленка. А вообще, что это было?
Ленка смотрит на меня своими большими зелеными глазами… Хочет ответить, по глазам вижу, что хочет ответить.
— Я обязательно тебе расскажу, Алиса. Чуть попозже, когда все для себя в голове уложу.
Ну, расскажешь, так расскажешь, когда все уложишь. А сейчас неплохо бы пообедать. Здешний обед мы пропустили, но у нас остались пол пачки печения и термос с чаем. Все лучше, чем ничего. Ищу глазами Ленкину сумку: рядом с ней нет (и не было, я же без сумки ее сюда тащила — я помню), там где мы стояли тоже нет, там только куртка ее, на траве валяется, и на нее уже нацеливается один из Семенов с тачкой полной мусора.
— Эй ты! Сенька номер шестнадцатый! Что ты делаешь?! Положи на место!
Разумеется никакой реакции. Вскакиваю с места, подбегаю к Семену, отбираю у него куртку, и вижу Ленкину сумку, которая висит на кустах, на противоположной стороне главной аллеи. Висит довольно высоко, стоя на месте ее за лямку так не подвесить, это ее забрасывать надо было. Отбираю все у того же Сеньки-шестнадцатого грабли и черенком от граблей снимаю сумку с куста.
— Все, свободен.
Страшно мне, на самом деле. Когда вокруг вот такие ходят. И их самих боюсь, и сама боюсь вот такой стать. Поэтому и маскирую свои страхи нахальством. И понимаю, почему Сенька ничего не рассказывает о здешней жизни.
Первое, что делает Ленка, когда я отдаю ей сумку, это проверяет, на месте ли книжка из домика. Вот книжная душа, думаю даже и с нежностью. И, как вспышка-воспоминание, проскакивает мысль: «Ленка всегда любила читать, с первого класса. И меня всегда пыталась к этому занятию приохотить». И у нее почти получилось. По крайней мере от книжек я не бегу.
— Ленка, дашь потом почитать?
— Хайяма? Конечно-же.
Ленка достает из сумки и выкладывает между нами на лавочку печенье и термос, который выдержал все испытания не разбившись. А потом протягивает раскрытую сумку мне и, отворачиваясь в сторону, просит изменившимся голосом.
— Алиса, возьми его, пожалуйста. Пусть пока у тебя побудет. А лучше спрячь.
Я не идиотка, я поняла даже не заглядывая в сумку. Тот самый Ленкин ножик, который она никому не показывает и всегда таскает с собой. Перекладываю нож к себе в сумку.
— Все, Лен, можешь поворачиваться. — А потом осторожно добавляю. — Это часть того…
— Да, Алиса. Подожди, пока не спрашивай. Я еще не готова.

Суббота. 18-30. Елена Тихонова. Поселок Шлюз, провал в бомбоубежище.

Обед, из двух с половиной печенюшек на человека, голод только раздразнил.
— Второй день впроголодь! Надоело! — Алиса решительно встала и протянула мне руку. — Идем грабить Семенов. Должно же у них хоть что-то остаться после обеда.
А я вспомнила историю со стрекозой, вероятно, так же как и Алиса. Потому что она, неожиданно улыбнулась, непривычно, по отношению ко мне, по доброму, и сказала: «Все как в детстве, а Ленка? Опять я тебя куда-то веду».
Да, все как и должно быть. Вот такая она, Алиса, и есть: настороженность и агрессия по отношению к чужим, и теплота и забота, маскируемые при посторонних, опять же, агрессией, по отношению к тем, кто признаны своими. Значит я теперь «своя», как подруга детства. Возможно, воображаемого детства, но уж какое есть.
А я? Для меня Алиса теперь своя или нет? Не знаю, хотелось бы конечно, но я еще не разобралась.
А в столовой, за остатками вермишели, заправленной тушенкой (на голодный желудок показалось, что это даже и вкусно) я и вывалила на бедную подругу детства все, что имела.
— Алиса, мне нужно спуститься в подземелье.
Да, Алиска — своя. Постороннему я бы не стала это рассказывать. И дальше я уже не останавливаюсь.
«Мы почти не помним то, что было с нами до того, как мы здесь проснулись. Просто все циклы слились в один. У меня так; у нашего Семена; уверена, что и у тебя. Наверное так и должно быть. И о той жизни, что, как-будто, у нас проходит до и после нашего приезда в лагерь, мы тоже помним каждый по разному. Ты, сама говоришь, что совсем почти ничего; я, лет до десяти, хорошо, а потом похуже; Семены, оба, и наш и мой, те взрослую жизнь хорошо помнят, а детство почти нет, правда мой, конечно, еще не проснулся. Наверное, это правильно, потому что мы разные, и думаем и помним по разному. А есть еще сны, не обычные, а такие, которые запоминаются. Вещие сны, наверное? Вот у меня раньше был один такой, а сегодня появился еще один.
Первый мне снился, еще когда я была как все, и снится до сих пор. Как в конце цикла я, чтобы обезопасить моего Семена, убиваю всех. Весь лагерь. Вот тем самым ножом. Потом убиваю его, а потом себя.
Второй мне снился, пока я была без памяти. Мне снился большой зал, облицованный плиткой. Металлические шкафы набитые электронными платами и расставленные рядами по всему пространству зала. Это место мне кажется странно знакомым и мне нужно туда и я знаю, что оно где-то у нас под ногами. Там то, что поддерживает нас, но не мешает нам стать настоящими. Там то, что можно назвать нашим подсознанием.
И еще был третий сон, прошедшей ночью. Совсем короткий. Моё отражение в зеркале смотрит мне в глаза и произносит: «Надеюсь, ты все же будешь счастлива», — поворачивается ко мне спиной и уходит в глубину этого самого зала.»
— И вот, Алиса, мне нужно туда. Чтобы разобраться с самой собой. — Вижу вопрос в глазах Алисы. — А сегодняшний обморок. Я, наверное, слишком сильно люблю Семена. Может быть здесь мои личные чувства с программой совпали, я не знаю. И, когда увидела его таким… неживым. Мне просто стало очень плохо. Но, пока я была без сознания, вот такая вещь мне привиделась.
Мои слова энтузиазма у Алисы не вызывают, скорее наоборот, она морщится, как от прикушенного языка и только говорит.
— Ты же никогда внизу не бывала. И, про завтрашний автобус ты не забыла?
Да, я там никогда не бывала. Но и Алиса, на моей памяти, тоже. Вот Ульяна — та ходила как к себе домой. Пару раз спускался Семен. А больше никто.
— Ты тоже, Алиса. Но здесь вообще никто не бывал. Если ты поможешь мне найти фонарик и вход в подземелье, я буду очень тебе благодарна. А автобус — до утра время есть.
Помогла. Мы сейчас стоим в лесу над дырой и смотрим вниз, на кучу земли. Надо прыгать.
— Страшно. — Говорит Алиса.
— Я справлюсь одна. Ты и так мне очень помогла. Если хочешь еще помочь — принеси сюда потом веревку, чтобы я смогла выбраться.
Алиса криво улыбается.
— Ты думаешь, я брошу тебя одну?
Я час назад рассказала Алисе столько, сколько никогда не рассказала бы даже Саше или обоим Семенам. Нет, может быть, моему Семену и рассказала бы. Но вот, рассказала еще и Алисе. И не зря, потому что мне тоже страшно.
— Ну что? Прыгаем? Как я тебя учила в детстве. С гаража на кучу песка, помнишь?
— Еще бы.
И мы, взявшись за руки, летим вниз.

Двадцатьвторой

Фанфики(БЛ)Бесконечное летоRu VNВизуальные новеллыфэндомыАлиса(БЛ)Лена(БЛ)очередной бредДубликат(БЛ)

Дубликат. Часть 5.

Глава 1 http://vn.reactor.cc/post/2900488
Глава 2 http://vn.reactor.cc/post/2906357
Глава 3 http://vn.reactor.cc/post/2912485

Глава 4

Суббота. 09-00. Елена Тихонова. Домик стрелочника.

«Леночка, пора вставать. А то Ольга Дмитриевна ругаться будет», — может и будет, я не знаю. Только сегодня мне никто этих слов не говорил, поэтому пришлось вставать самой. Алиса, на своей половине дивана спит, и не думает просыпаться. Ну, еще бы. Легли в час ночи, а она еще потом встала и где-то пропадала неизвестно сколько. Сквозь сон слышала, как она вернулась, а в котором часу — не знаю.
Осторожно перелезла через спящую Алису, подошла к окну, посмотрела в окно на наши вещи, сохнущие на веревке. Это же надо выйти за ними, на улицу, а у меня из одежды только кеды. Мама! Развешивать ночью на веревке было не стыдно, а весело. А сейчас, когда нужно все это снять, когда уже светло… Ну и что, что никого вокруг нет. А вдруг поезд мимо поедет. А в нем машинист… Мама! Потом вспомнила про плащ, висящий в прихожей. А он такой пыльный и надевать его на себя, чистую — бр-р-р. Потом мысленно хлопнула себя по лбу, надела свою собственную куртку, и отправилась снимать белье с веревки.
На утренние заботы у меня ушло чуть меньше часа. Время это Алиса благополучно проспала. А я успела разжечь плиту, согреть воды для умывания, умыться и провести ревизию в кухонном шкафчике. Из остатков продуктов, что там нашлись, пригодными к употреблению, хранившиеся в стеклянных банках, рис, соль и сахар, и еще чай в своей жестянке. Значит будем завтракать рисом с остатками колбасы, это лучше, чем жевать ее просто так. Когда я еще подкидываю дрова в печку, в спальне начинает возиться Алиса. Выглядывает из-за печки.
— Доброе утро. Ой! — И смутившись прячется обратно.
— Доброе утро, Алиса. На кровати все вещи.
— Да, я уже вижу. Спасибо, Ленка.
Натянув футболку Алиса убегает на двор по своим делам, а я только успеваю ей крикнуть, что теплая вода в кастрюле около умывальника.
Варю рис, режу остатки колбасы на кубики, режу на четыре куска остатки хлеба, кипячу чай. Должно получиться съедобно, еще бы лук поджарить, тогда будет даже и вкусно, но лука нет. Пока вожусь с завтраком слышу, как умывается вернувшаяся со двора Алиса. Потом она зачем-то трогает плащ. Раскрывается дверь и появляется Двачевская.
— Это я, почтальон Печкин, принес заметку про вашего мальчика!
— Не нужна нам заметка про мальчика. Потерялся наш мальчик неизвестно где… Алиса, в баню воду сама сейчас таскать будешь. После этого чумазого плаща.
Но все обходится малой кровью: пыльные разводы с лица Алисы благополучно смываются, а футболка выхлопывается на крыльце. Но плащ оказывается просто гигантский. Продолжая тему Простоквашино можно сказать, что таких как мы, в него троих упаковать можно. Алисе он бил по пяткам, а у меня просто волочился бы по полу, как мантия.
Раскладываю рис по тарелкам, добавляю туда же колбасные кубики. Алиса смотрит на это дело, говорит: «Я сейчас!» — и убегает на огород, возвращаясь с пучком укропа. Ну, уже лучше, уже не так пресно. Мелко режу укроп и мы посыпаем им тарелки. После того, как заснули не поужинав, кажется, что получилось не так и плохо.
После завтрака Алиса сама, без моих намеков, занимается наведением порядка на кухне, а у меня появляется время, которое я трачу на библиотеку. Я еще вчера заметила, что одна полка в шифоньере занята пластинками и книгами. Пластинки меня особо не интересуют, оставлю их Алисе, а вот книги: Лем, Стругацкие, Николай Гумилев и Омар Хайям, История Древнего Востока и альбом по архитектуре, тут же Справочник по малотоннажному судостроению и учебник психологии, — совершенно случайный набор. Проверяю, как научил Семен, выходные данные. Везде даты проставлены, значит книги подлинные. Не удерживаюсь и погружаюсь в Хайяма, эту книгу я украду отсюда и стыдно мне не будет.
Алиса, закончив возиться с посудой, заглядывает в спальню, видит чем я занимаюсь…
— Я, между прочим, тоже так могу!
… и лезет в тумбочку. Я откладываю в сторону Хайяма, его я еще успею прочитать, и открываю Гумилева. В домике тишина, только слышно, как капает вода в умывальнике. Алиса возится в тумбочке, потом что-то находит в ней и затихает. Я стою, уткнувшись в шифоньер, погруженная в чтение стихов, Алиса сидит на кровати и тоже что-то листает. Неожиданно Алиса всхлипывает. Оборачиваюсь.
— Что-то случилось?
— Вот, посмотри сама. — И протягивает мне канцелярскую папку с тесемками. А у самой слезинка катится по щеке.
Что-то серьезное. Откладываю поэзию серебряного века в сторону, беру папку из рук Алисы и присаживаюсь рядом с ней на панцирную сетку. Алиса еще раз всхлипывает, встает и уходит на кухню, и там остается, стоя у окна и уткнувшись лбом в стекло.
Развязываю тесемки, открываю папку и мне на колени выпадает фотография. Черно-белая, плохо промытая при проявке, и потому мутная фотография, но все-равно…
На крыльце домика, на табуретке сидит Семен, наш Семен. Во всяком случае, из тех двух Семенов, что я знаю: физрука и Второго, — я уверенна, что это именно наш физрук. Не нынешний, двадцатипятилетний, а такой, семнадцати лет от роду, каким он появился в нашем лагере. На нем пионерские шорты и клетчатая рубашка, та, что мы нашли в здешнем гардеробе. И на лице у Семена написано абсолютное счастье. А за спиной у Семена стоит, и обнимает его сзади за плечи, положив подбородок ему на затылок, Ульяна. Вот Ульяна как раз нынешняя — девятнадцати лет. Ульяна дурашливо показывает язык в камеру, а глаза у нее тоже, как у Семена, светятся от счастья. Это все видно даже на такой мутной фотографии, и видно, какие эти двое невозможно-красивые. Откладываю фотографию в сторону, я еще полюбуюсь на этих двоих, и смотрю дальше, что там в папке. Какие-то приказы, отчеты, служебные записки, протоколы испытаний и результаты замеров, — я ничего в этом не понимаю, просто смотрю несколько заголовков. А сверху три записки, одна карандашом и две шариковой ручкой.

***
«Что-же ты, Рыжик, творишь? Почему ни с кем не советовалась? Знаешь, что здесь, на периферии, из тебя получатся только девочки-октябряточки, которым расти еще и расти? Но ничего, я подожду.
Мы могли, хотя бы, в одном лагере оказаться, а сейчас, как нам найти друг-друга? Я просто не успею до твоего проявления, я же сам через пару циклов отключусь. В общем так, если прочитаешь это, ищи меня в лагере у Виолы и Толика, а там — ориентируйся сама. И, когда найдешь, попробуй сказать мне: "Ты здесь не просто так!" — может быть это и сработает. А если я проснусь первым, значит мне останется только найти именно тебя (всего ничего, конечно найду) и терпеливо ждать и надеяться. Собрал в эту папку все, что касалось нас с тобой, хоть чуть-чуть. Все отчеты по нашей работе, может быть это поможет тебе вспомнить, или мне поможет вспомнить. Я тебя тоже люблю. С».

***
«Привет, Сёмка. Жаль, что мы разминулись, но так, наверное, к лучшему. Потому что иначе ты будешь меня отговаривать, будешь ругаться и запрещать, мы поссоримся, а я все равно сделаю это. Сём, сейчас ты уже конечно знаешь, что объявлена эвакуация персонала. Может быть знаешь, что я не уехала ни в первой очереди, ни во второй, — конечно уже знаешь. Из-за тебя, Сёмк, зануды и тормоза, и не уехала. В общем, я остаюсь. Кое-кто, по слухам, еще остается, например бабуля, но я не хочу, как они. Я хочу быть с тобой, как ты и только как ты, понимаешь ты это? Делить твою жизнь и судьбу с тобой, и делиться своей жизнью и судьбой, тоже с тобой! Я знаю, Сём, ты сейчас ругаешься, но и рад этому, я уже слишком хорошо тебя знаю. Этой ночью будет туман, тот самый, который мне нужен. Домик у тебя экранирован, а сарай — нет. Поэтому студентка третьего курса Ульяна пойдет вечером в сарай, а оттуда уже не выйдет. А вместо нее, через четыре цикла, появятся полсотни маленьких Ульянок: все копии, а одна — неиницированный подлинник. Только инициировать его будет некому, оригинала-то не будет. Так что ты просто помни, что я — это я. Оригинал ли, подлинник ли — не важно. Все равно я тебя люблю.
Твоя Ульяна.
PS. Уже темнеет и туман на краю леса показался, пора идти в сарай, а я сижу и вспоминаю. Как ты рычал на меня, как я жаловалась твоему оригиналу. Я даже не знала тогда, что он твой оригинал. Как мы попали под ливень и укрывались вдвоем под твоим огромным плащом. Как ты, чтобы напугать и оттолкнуть меня, рассказал все о себе. Хотел оттолкнуть, а не получилось — только заинтересовал. Как я начала присматриваться к тебе. Вспоминаю, как мы наперегонки бежали вверх по лестнице, той что на обрыве, как я тайком вывозила тебя наружу, как случайно встретили моих родителей (Я знаю, ты киваешь головой, но правда случайно, Сём). Этот наш домик! Да наш, после всего я имею на него право. Сейчас я здесь у нас наведу порядок и пойду. Буду сидеть в сарае и вспоминать, пока смогу. Может быть и этим (зачеркнуто) этой Ульянке-подлиннику (зачеркнуто) мне (подчеркнуто два раза) легче вспомнить всё будет. Знаешь, если бы ты воевал со всем миром, то я бы стояла у тебя за спиной и подавала патроны. Да я знаю, что это сказала Ева Браун, но ведь может же и Ева Браун сказать правильные слова. Не прощаюсь. Вероятность нашей встречи 0,3%, это я тебе как студентка бабули говорю. А это значит, что никуда мы друг от друга не денемся!
Сёмка, Сёмка, Сёмочка…»

***
«Дорогой "потомок". Какого х ты третируешь несчастную девочку? Я знаю о твоем к нам отношении и претензий к тебе не имею, но она-то тут причем? Она даже не подозревает о вашем существовании! Ты для нее "охамевший малолетка"! А делает она, между прочим, работу именно по твоей (я не виноват, что не могу твое авторство указать, сам знаешь) теме! Как руководитель заявляю: или ты помогаешь ей делать все измерения, пока она здесь на практике, или ты свободен! Сам же ко мне пришел и ныл, что хочешь осмысленности, так работай! Или выметайся и "существуй и прозябай" (твой термин, между прочим) дальше. Выключать тебе сознание я не буду, этого удовольствия и доказательства твоей правоты, ты от меня не дождешься! И не показывайся мне на глаза, пока я не остыну! Со мной же ты работаешь?! Вот и с ней работай!»

Тоже всхлипываю. Аккуратно всё убираю в папку, завязываю тесемки, кладу ее на диван и подхожу к Алисе. Она так и стоит, глядя в окно, куда-то в направлении лагеря. Обнимаю ее и мы так и стоим некоторое время, грустя каждый о своем. Вспоминаю своего (Никому не отдам!) Семена, вспоминаю записку: «Ничего, я подожду», — да, мне тоже остается только ждать.
— Пошли в лагерь?
— Пошли, Ленка. В поселок Шлюз, я думаю.
— Прибрать надо за собой.
— Да.

Суббота. 13-00. Алиса Двачевская. Лес, недалеко от поселка.

В сторону лагеря, действительно, идем быстро. Туда мы шли часов шесть, а обратно каких-то пару часов и вот уже видны прогалины между деревьями, чувствуется, что скоро лес закончится и куда-то мы выйдем. Куда, вот вопрос. Но чем ближе мы к этому «куда-то», тем чаще Ленка прячется у меня за спиной. И тем больше я успокаиваюсь, кстати. Не важно, куда мы выйдем, главное — к людям. Даже если это не Шлюз, а просто другой лагерь. Хотя, вряд ли, что другой. Сенька как говорил: «Девочки, есть такой поселок Шлюз, куда всех пионеров свозят, и где они проводят ночь с субботы на воскресенье. Главное отличие — железная дорога и каменные корпуса вместо домиков. Если проснетесь там — не пугайтесь. Можете присесть где-нибудь в сторонке, но утром, главное, автобусы не перепутайте. А то попадете в чужой лагерь, и ищи вас потом». А сейчас там должны быть исключительно Сенькины двойники. Или, правильнее наверное, бывшие Сенькины двойники, потому что не похож он сейчас на пионера. И Второй тоже там. Кошусь на Ленку, как она отнесется? А второго найти нужно, потому что, иначе, кто нас к правильному автобусу завтра приведет?
Поправляю на плече сумку. Сумка моя стала легче на съеденные нами хлеб и колбасу, но зато потяжелела на одну папку. Как-то даже споров не возникло, что это именно наши Семен и Ульяна и что папку надо отдать хозяевам — пусть они сами с ней разбираются. Тем более, что Сенька рассказывал и про Виолу, и про Толика. И сомнений никаких, что Семен с Ульяной скоро найдутся, что это мы потерялись, а они — задержались в дороге.
— Ленка. А ведь Сенька с Рыжей так и не узнали друг-друга. — Говорю, чтобы Ленка отвлеклась от своих мыслей и перестала нервничать.
— Да. Боюсь Ульянка напридумывает себе и про себя тогда всякого. Когда прочитает всё. Скажет, что это не она. Как там? Один подлинник и полсотни копий. Вот и скажет, что она копия, а подлинник где-то Семена ждет, и лучше нашей Ульяне отойти в сторонку. Ты заметила? Она последнее время часто грустить стала.
— Точно, бывает, находит на нее меланхолия. Может, сперва Семену покажем папку?
— Нет, Алиска, ты же знаешь, что он такие вещи прятать не будет.
Опять замолчали, но Ленка, похоже чуть успокоилась.
Насыпь плавно поворачивает направо и скоро пересечется с тропой, если она тут есть, ведущей к задним воротам. А еще, впервые за все время нашего знакомства, она назвала меня не Алисой, а Алиской. По этой насыпи, да еще и в направлении к лагерю, идти легко и скоро мы уже выходим к тропе. Рельсы ведут на запад, к воротам в бетонном заборе, виднеющимся вдалеке, а тропа идет вдоль забора, скрываясь в густом кустарнике. Направо? Налево? Ленка опять скуксилась и прячется за мою спину. Значит, здесь командую я.
— Ну что? Как ушли, так и приходим? На тропу?
Возражений нет, значит — на тропу. А если бы и были, то все равно на тропу. Мне просто не хочется вот так взять и выйти к людям, я, конечно, не Ленка, я и морду кирпичом делать умею, но, чем дольше мы будем за забором, тем лучше для нас, мне кажется. Тем более так мы к столовой поближе выйдем. Время обеда и есть хочется всем, даже двум заблудившимся пионеркам. Тропа здесь, как и дома, тянется вдоль забора, то прижимаясь к нему вплотную, то прячась в полосе кустарника, с тем, чтобы у самых ворот отодвинуться подальше к востоку и вывести на засыпанную гравием площадку перед воротами не из кустов, а чуть подальше от забора — из леса.
— Знаешь, Ленка, мне кажется, что чем мы будем наглее, тем меньше к нам будет вопросов. Поэтому идем сразу в столовую, тем более, что время обеда. А ты, тогда, лучше держись у меня за спиной, на вопросы не отвечай и вообще помалкивай.
— Х-хорошо.
Ворота оказались приоткрыты и нырять под створки не пришлось. А первым человеком, который нам встретился, оказался Второй. Он шел, глядя сквозь нас полуприкрытыми глазами и держа в каждой руке по ведру с кухонными отбросами. Походка его была какая-то ковыляющая, как будто он не мог распрямить до конца ноги в коленных суставах. Я едва успела отскочить с его пути, подумав, что на обед мы, похоже, опоздали. А потом у меня за спиной судорожно втянула воздух Ленка, увидев, наконец, Второго, и мне стало не до шуток юмора.

Двадцатьвторой

Фанфики(БЛ)Бесконечное летоRu VNВизуальные новеллыфэндомыЛена(БЛ)Алиса(БЛ)очередной бредДубликат(БЛ)

Дубликат. Часть 5.

Глава 1 http://vn.reactor.cc/post/2900488
Глава 2 http://vn.reactor.cc/post/2906357

Глава 3

Пятница. 19-00. Алиса Двачевская. Где-то.

И все-таки: нам сейчас направо — в ту сторону, где должен оставаться лагерь; или налево, куда ушел поезд и где, на дальнем краю поляны, виднеются какие-то сараи?
Поглазев вслед поезду, мы сначала вернулись к месту нашего отдыха, собрали вещи, а сейчас опять стоим на рельсах и крутим головами. Направо? Налево? Открываю рот, чтобы предложить идти направо — к лагерю, или что здесь находится на его месте, но Ленка меня опережает.
— Алиса. Скоро стемнеет.
— Я не боюсь. И по рельсам-то мы не заблудимся.
— Я тоже не боюсь. Но фонарика нет и можно сломать ногу. — Ленка поднимает на меня глаза. — Здесь даже днем можно сломать ногу.
Да, здесь даже днем можно легко сломать ногу. Я согласна. Сенька говорил, что мы очень быстро восстанавливаемся и перелом срастается часа за полтора. Даже после моей стрелы Сенька… Черт, не надо об этом. «Сенька, я знаю, что ты меня давно простил, но все равно...» — мысленно обращаюсь к нему. И еще, я не хочу на себе проверять скорость заживления ран и сращивания костей. Я смотрю налево, в сторону сараев.
— Ленка. У нас пол пачки печенья, четыре куска хлеба, фляжка воды и половина кружка колбасы. Мы проживем без ужина, чтобы съесть это на завтрак? — И сама же и отвечаю. — Надеюсь, что проживем.
Эти пятьсот метров мы преодолеваем часа два, из них час уходит на последние пятьдесят. Очень обидно, глядя под ноги, видеть как следующая шпала сменяет, при каждом шаге, предыдущую, а потом поднять голову и обнаружить, что ты нисколько не приблизилась к домику. Ну, почти не приблизилась. А еще обиднее смотреть, как всякие мелкие птички летают над тобой туда-сюда и их ничто не задерживает. Но все когда-нибудь заканчивается и мы устало перешагиваем через поваленную ограду. Не знаю кто здесь жил. Может быть стрелочник. За серым от времени дощатым сараем оказывается спрятан маленький домик из силикатного кирпича.
— Алиса. — Ленка смотрит на меня и, кажется, смотрит виновато. — Я подумала сейчас. Что обратно в лагерь мы бы могли дойти быстрее, чем шли сюда.
А Ленка права. Хочется съязвить, но это позже. Сейчас, когда мы неизвестно где, не стоит ругаться.
— Ленка, еще неизвестно, может ты и правильно нас сюда привела. Еще неизвестно, что там на месте нашего лагеря. — И мысленно добавляю: "Но напомни мне, пожалуйста, что я собираюсь поругаться с тобой, когда мы вернемся".

Пятница. 23-30. Елена Тихонова. Домик стрелочника.

Когда пришли к домику уже темнело. Странно подумать, что когда-то здесь, в этом месте, жили люди, но домик — вот он. Домик из белого кирпича под шиферной крышей, заброшенный огород, колодец, закрытый крышкой, дощатый туалет, сарай и баня, которую мы издалека приняли за второй сарай… Сразу за огородом проходит насыпь с рельсами и единственной ручной стрелкой.
Сначала я предложила переночевать в сарае, но Алиса возмущенно фыркнула, подергала дверь домика, потом внимательно осмотрела крыльцо и дверь, и достала откуда-то сверху ключ. Замок с трудом, но поддался и мы оказались внутри.
— Добро пожаловать, дорогая подруга Алиса!
— Ну и ты тоже… заходи. — Иногда мы с Алисой случайно ухитряемся быть на одной волне.
Домик встретил нас густыми сумерками, поэтому первое, что сделала Алиса, это щелкнула выключателем. Потом щелкнула им еще несколько раз, но лампочка от этого не загораелась.
— Для начала предлагаю поискать свечи.
— Алис. А удобно? Без спросу, в чужом доме?
— Ленка, ты же следопыт! Ну-ка, скажи, когда здесь последний раз были хозяева?
Вот такое у нас сложилось разделение ролей: в лесу лидирую я, а там, где живут или жили люди — Алиса. Ну и пусть так и будет. Наш дуэт, он, все равно, временный. Слишком уж мы разные.
Домик совсем маленький.
Крошечные сени, (Или это лучше назвать прихожей?) где рядом с входной дверью висит на стене умывальник, а на умывальнике пристроен окаменевший кусок мыла. Напротив умывальника, на гвозде висят брезентовый плащ и железнодорожная фуражка поверх плаща, а на полу, под плащом, стоят резиновые сапоги. Здесь свечей нет. Открываем вторую дверь и заходим в сам домик.
Единственная комната, разделенная пополам кирпичной печью. В кухонной половине, куда ведет дверь из прихожей: стол, две табуретки, шкафчик в углу, старинный холодильник (шнур с вилкой на конце висит на дверной ручке) и несколько поленьев около печки. В жилой части комнаты: кровать без матраца и диван, шифоньер, стол и тумбочка с радиолой.
— Ленка, не стой, ищи свечки. А то скоро совсем темно будет, а у меня только зажигалка.
Алиса проходит в спальню и начинает шарить по шифоньеру, а я начинаю искать на кухне. На этот раз нам везет: мне попадаются в ящике стола два небольших огарка, а Алиса достает из шифоньера нераспечатанную коробку со свечами. Вовремя — в домике уже совсем темно.
Зажигаем один огарок и, при его свете, находим в шкафчике подходящее блюдце, на котором этот огарок и устанавливаем.
— Ну вот, а ты хотела в пыльном сарае ночевать!
Алиса победоносно смотрит на меня, потом, внезапно, морщит нос и чихает, смазывая эффект. Мне весело и я смеюсь. Алиса еще пытается злиться, но не выдерживает и начинает смеяться вместе со мной.
— Может. Осмотримся снаружи? Пока не стемнело?
Алиса, продолжая улыбаться, кивает. Я задуваю свечку и мы отправляемся на экскурсию.
Солнце уже наполовину спряталось за лесом и скоро спрячется совсем. Поэтому осмотреться особо не получается. Я, в первую очередь, бросаюсь к колодцу, с трудом откидываю тяжелую крышку и заглядываю внутрь. Из колодца тянет холодом и сыростью, и виднеется отражение неба. Трос намотан на ворот, перевернутое ведро находится тут-же, около колодца.
В-ж-ж-ж… Смотрю, как сматывается трос с ворота. Плюх! Заглядываю в колодец, но уже слишком темно и ничего не видно. Начинаю крутить ворот. Тяжело — я все-таки девочка. Но кручу рукоятку, натирая ладони и слушая как скрипит ось. Вышла из бани Алиса, подбежала ко мне, встала с другой стороны, тоже взялась за ручку и начала помогать.
— Это ты правильно про колодец вспомнила. — Говорит Алиса. Оглядывается на баню, смотрит на меня и жалобно продолжает. — Очень хочется помыться. Без ужина я потерплю, а помыться — хочется.
Я хочу ответить вслух, но мы уже подняли ведро, поэтому только киваю — Алиса права. Ставим ведро на землю и, первое, что делаем, это пробуем воду на вкус, зачерпывая ее в пригоршни. Прежде всего она холодная, но, во-вторых, и удивительно вкусная. Считаем потребность в воде, оказывается, что нужно ведер пять.
— А мыло?
— Все там есть. И мыло и мочалка, и полотенца, и тазики, даже шампунь. Только веников нет.
— А дрова?
— Полный сарай!
И вот, где-то к полуночи, мы заканчиваем мытье и стирку и развешиваем наши вещи на найденной тут же в бане бельевой веревке, которую протягиваем от бани до крыльца домика. Алиса еще фыркает: «Жаль — некому подглядывать!» И еще и подначивает меня: «Ленка, ты же художница. Нарисуй, как мы тут голые ночью белье развешиваем». Не надо меня подначивать! Делаю полшага назад и внимательно рассматриваю Алису с головы до ног, а потом — в обратном порядке: одно полотенце на голове, второе, то что Алиса обмотала себе вокруг бедер, свалилось. Света поднявшейся Луны вполне хватает чтобы рассмотреть все детали. А Алиса ожидаемо смущается: «Ленка, не вздумай! Я же пошутила!» Я киваю, примирительно улыбаясь, но какая-то зарубка в голове остается. Не сейчас, не завтра, но может когда-нибудь…

Суббота. 01-00. Алиса Двачевская. Домик стрелочника.

Наконец-то улеглись. Пока нашли в шифоньере чистые и целые простыни, пока разложили и застелили диван… Пока десять раз перепроверили, что в бане, в печке, все прогорело. Пока переделали еще кучу всяких внезапно возникших, но неотложных дел.
Ленка легла к стене, завернулась с головой в простыню, и сразу уснула. А я лежу на своей половинке дивана, вдыхаю затхлый запах давно покинутого домика, и мне не спится, и мысли в голову лезут. Это Ленка сейчас должна копаться в себе и переживать, а я, как натура грубая и бесчувственная, должна спать без сновидений. Но вот, оказывается, бывает и наоборот.
Начинаю с перечисления событий сегодняшнего дня: линейка, завтрак с Ленкой, короткий разговор с Санькой… Ох, бедная Санька. Я-то одна в домике, а она с Ленкой. Безответная любовь — Сенька пропал, а теперь и Ленка. Не спит ведь Санька, наверняка не спит. Отвлеклась я, что там дальше? Начало экспедиции, ручная стрекоза… Стрекозы, приручать которых я, оказывается, научила Ленку, когда мне было восемь, а ей семь. Получается, что мы, действительно, были подругами, потому что чужую девочку я бы учить такому точно не стала. Весь день хотела еще расспросить Ленку о нас, но так и не решилась — боюсь, не знаю чего, но боюсь. Дальше: отдых этот и сон, во время которого нас и закинуло непонятно куда, вспоминаю, как Сенька рассказывал про поселок Шлюз и железную дорогу. Может быть. Сенька скупо и нехотя о нем рассказывал, как будто о чем-то неприятном. Завтра про Шлюз с Ленкой поговорю, все равно туда идти — больше некуда. Домик этот, кто и когда его построил, кто и когда в нем жил? Дядька какой-то, худой и длинный, это если судить по футболкам и рубашкам найденным в шкафу. Где-то Сенькиных габаритов…
Интересно, что мы совсем не испугались, когда нас перекинуло сюда во время сна. Ни сразу, ни чуть попозже. Как будто это обычное дело — такой переход.
Ну хорошо. А что завтра-то делать? Не знаю. Это Сенькино дело — думать и планировать — он у нас стратЭг и голова у него большая. А я всего-лишь неплохая гитаристка-любитель и плохая помощник вожатой.
Не спится. Осторожно, чтобы не разбудить Ленку, встаю и, как была голяком, иду на крыльцо, прихватив по пути табуретку. Сплошной разврат. Видела бы Ольга, как две пионерки, на одной кровати (простите — диване), в костюмах Евы. А куда деваться, если все наше белье пропотело и пришлось стирать, не одевать же его на себя после бани? А чужие затхлые футболки одевать противно. А может Ольга и не такое видела, за двадцать с лишним-то лет.
Мысли перескакивают. Двадцать с лишним лет. Это мне, получается, сколько? Тридцать семь — самое малое. А может и больше. Накину еще лет пять, ну и еще года три, для круглого счета. Девочка Алиса, ты хорошо сохранилась в твои сорок пять годиков. Да ну, что за бред? Ну, не совсем бред, но… Это этому телу — сорок пять. А выглядит как новое, а всё дело курсе омолаживания каждые две недели. Кому бы продать рецепт? Я тогда себе новую гитару куплю, много новых гитар... Вагон, не меньше.
Что же там мне снилось между циклами? Нет, совершенно не помню. Обрывки есть, а цельной картины не складывается. А вот про стрекозу я сейчас вспомнила.

Мы с Ленкой на пляже, Ленка в одних трусиках, а я уже большая, мне целых восемь лет, и мне нужно носить купальник. Мы уже поплескались на мелководье, мы уже построили башню из песка, мы уже позакапывали друг-дружку в этот песок и опять поплескались на мелководье. Я попыталась научить Ленку плавать, у меня ничего не получилось, я за это на Ленку обиделась и накричала на нее. Кажется Ленка вот-вот заплачет и убежит, и я, чтобы загладить вину, беру ее за руку и веду к границе песка и травы.
— Знаешь, у меня есть ручная стрекоза. Хочешь, я тебя с ней познакомлю?..
А потом Ленку зовет женщина, удивительно похожая на неё. Ленка улыбается мне так, как здесь она улыбается только Саньке и Сеньке, говорит: «Пока!» — и убегает.

Да, это ценное воспоминание. И, я считаю его своим воспоминанием, чьим бы оно не было на самом деле. Ленка, оглядываюсь на закрытую дверь домика и улыбаюсь, все же она неплохая девушка, хоть часто и любит делать все исподтишка. И то, как она тащит на себе Второго из цикла в цикл, как надеется, что он завтра проснется, вызывает восхищение и сочувствие.
Вдруг кажется, что по огороду, от железной дороги к домику, кто-то идет — стрелочник. Причем не старый, а такой, как парни в нашем отряде — семнадцатилетний. Даже испугалась на секунду: стрелочник здесь, а я тут, в чем мама родила! Нет, это просто показалось, это всего-навсего игра лунных теней и света на стене сарая, это вовсе не стрелочник.
Посидела на крыльце, голову освежила, теперь пора и спать. Вторая попытка. Опять, опасаясь разбудить Ленку, ложусь на диван…
Что там у нас завтра?.. Нет, так я никогда не усну. Давай-ка, Алиса, посчитаем баранов. Раз, два, три… тридцать семь.

Двадцатьвторой

Фанфики(БЛ)Бесконечное летоRu VNВизуальные новеллыфэндомыЛена(БЛ)Алиса(БЛ)очередной бредДубликат(БЛ)

Дубликат. Часть 5.

Глава 1 http://vn.reactor.cc/post/2900488

Глава 2

Пятница. 12-00. Елена Тихонова. Лес, остатки насыпи.

Конечно, Алиса опоздала. Она всегда так: или опаздывает, или приходит задолго до назначенного срока. Правда я на нее не в обиде — это уже не переделать. Так только, притворилась, что опоздание мне неприятно, и то именно притворилась. Потому что, пока Алисы не было, я успела основательно изучить здешний малинник.
— Ну что. Идем?
— Идем.
— Тогда нам вдоль забора на север, а потом выйти на остатки насыпи. Ульяна так говорила.
На север, так на север, как скажешь, Алиса. И мы замолкаем, на этот раз надолго, обмениваясь только односложными репликами: «Смотри, как красиво!», «А нам точно сюда?», «Осторожно, здесь кочки под травой»… Насыпь местами заросла высокой травой, а местами совершенно голая. Иногда только траву на насыпи разбавляют молодые деревца. Лиственный лес постепенно сменяется хвойным. А перед нами здесь, действительно, проходили, потоптанная трава, правда, уже поднялась, но попадаются и другие следы: то брошенный фантик, то срезанная ветка, то отпечаток ботинка на муравейнике. Иногда я останавливаюсь и стараюсь запомнить какие-нибудь особо красивые места, вроде поляны покрытой васильками или осины усыпанной красными, как-будто сейчас сентябрь, листьями. Надо будет позже выбраться сюда, чтобы порисовать — такие вещи нельзя оставлять просто так. Алиса в моменты остановок ворчит, но ворчит беззлобно.
— А сколько идти Ульяна не говорила?
— Сказала, что из-за искривления пространства там сам черт ногу сломит. Вот и все, что я знаю.
Значит, идем дальше. Тем более что следы — вот они, только слепой не увидит. Нет, Алиса тоже следов не замечает, судя по тому, как она только что прошла мимо очередной надломленной ветки, но зато подобрала с земли черное перо какой-то большой птицы. Повертела в руках и вставила в волосы. Черное на золотисто-рыжем, довольно симпатично. Так и говорю Алисе об этом, та улыбается в ответ.
— Ленка, а мы правильно идем?
— Наверное. Да. Видишь следы? — Показываю Алисе на очередной брошенный и втоптанный в землю фантик.
— Я и не замечаю, надо-же. Кто-то ведь научил тебя этому.
Кто-то научил… Я, на самом деле, это умею. Семен говорил, что это или Система в меня вложила, или это навыки моего прототипа. Лучше бы второе.
В свои первые два цикла я еще ничего не понимала и просто наслаждалась обретенной свободой воли. А на третий цикл меня скрутило. Я начала вспоминать, что смогла, о том, какая я была до того, как проснулась и мне вдруг стало просто очень плохо. Я убегала в лес, или уплывала на остров, или пряталась в домике и все пыталась отделить себя настоящую от того, что вложила в меня Система. Пыталась, всматривалась в себя, и не могла. Не было точки отсчета. Я даже в своих чувствах к Семену, не к этому Семену, а ко Второму, начала сомневаться: а не внушили ли мне это извне? Бедная Саша видела мое состояние, переживала, но ничего не понимала, а я не могла ей объяснить — она-то была не проснувшаяся. Вот тогда Семен и сказал всего несколько слов: «Все нормально, Леночка. Считай, что ты родилась три цикла назад заново, такая, какая есть, и все что в тебя вложено, все что досталось по наследству, все до чего сама дошла — все твоё и никто это у тебя не отнимет. Просто живи и будь сама собой», — и вот именно за эти слова я ему и благодарна больше всего.

Пятница. 13-00. Алиса Двачевская. Лес. Остатки насыпи.

Ленка — следопыт. Я просто доверилась ей и иду следом. Она какое-то время еще пыталась показывать мне следы, оставленные Семеном и Ульяной, а потом махнула рукой и идет молча, только внимательно смотрит по сторонам и под ноги. Я же только пытаюсь запомнить дорогу, если придется идти еще раз, хотя что там запоминать — заскочил на насыпь и вперед.
Интересно, долго ли еще идти? Идем быстрым шагом, а движемся едва-едва. Специально проверяю себя: замечаю впереди приметное дерево, прикидываю расстояние — метров пятьдесят. Засекаю время и считаю число шагов, за которые мы с ним поравняемся. Выходит так, что эти пятьдесят метров растягиваются втрое. Это что, и есть то самое искривление пространства, о котором говорила Ульяна?
Разглядываю Ленку. Кепка с прозрачным козырьком, белая футболка, светло-зеленые хлопчатобумажные брюки. Такую же куртку она одевать не стала и несет, сложив пополам и повесив на противогазную сумку (Все сумки из бомбоубежища разворовали: сумка у Ульяны, сумка у Семена, сумка у меня, сумка у Лены). Кеды со склада «Совенка». Свой нож, о котором все знают, но которого никто не видел она где-то прячет. Может в сумке, я не знаю. Может и мне стоило арбалет прихватить? Хотя, в кого тут стрелять?
Вот, подумала про арбалет и сразу вспомнила своё знакомство с Сенькой. Как я выцеливаю его под основание черепа. Как он останавливается, скидывает рюкзак и собирается поставить рюкзак на землю. Как я перевожу прицел Сеньке между лопаток и начинаю плавно тянуть спуск. Как Ульяна с шипением: «Ты что делаешь? Дура!» — толкает арбалет вверх, но я уже успела нажать на спуск и стрела уже летит. Как Сенька падает, а Ульяна всхлипывает: «Это я виновата!» — срывается с места и бежит к Сеньке. А я стою, не в силах пошевелиться, и думаю, что я, наверное, только что совершила главную ошибку в своей жизни. Все воспоминания о прошлых циклах, что всплыли у меня тогда, когда Сенька разбудил нас в бомбоубежище, постепенно размылись и ушли в течение первых циклов активной фазы, а этот эпизод я помню. Иногда даже просыпаюсь от того, что вижу этот момент во сне. Сенька-то давным-давно меня простил, да он и не считал меня виноватой никогда, но я так и не избавилась от чувства вины. Вспомнила об этом случае и сразу настроение испортилось, и сразу стало грустно.
— Ленка, можно тебя спросить? — Не такая я уж и нахалка, я умею и вежливо, когда мне грустно.
Ленка молча кивает, но я вижу, как напрягается ее спина. Ну да. Она не любит ни слышать прямые вопросы, ни давать прямые ответы. И в глаза глядит очень редко, пока не привыкнешь это раздражает. Все время ждешь какого-то подвоха с ее стороны.
— Ленка, скажи, у тебя остались воспоминания о тех снах, что мы видели между циклами? Или еще раньше, о детстве.
Не верю я Сеньке, о том, что у нас детства не было, что нас из какого-то тумана слепили. Не хочу верить.Ничего почти не помню о тех временах, но ведь это «почти», а обрывки воспоминаний все равно вертятся. Вроде длинного худого парня, повисшего на турнике и пытающегося сделать подъем переворотом. А турник этот из отполированной тысячами ладоней водопроводной трубы, одним концом прибитой к старому, отпиленному на высоте три метра, тополю, а другим –- к дровяному сараю.
Ленка останавливается, оборачивается и смотрит на меня. Потом улыбается чему-то своему. Смотрит вдоль насыпи в обе стороны, смотрит по сторонам. Лес вокруг насыпи здесь отступил и она идет по поляне заросшей высокой травой, а над травой висят сотни стрекоз разных размеров. От стрекоз-богатырей, с синим телом, длиной с мою ладонь, до совсем маленьких — короче мизинца. Видимо Ленка нашла, что хотела, потому что она машет мне рукой, приглашая следовать за ней, осторожно спускается с невысокой здесь насыпи и подходит к зарослям травы. На одной из стеблей сидит, отдыхая, стрекоза. Ни большая, ни маленькая, — так, средняя. Ленка медленно подводит указательный палец к стрекозе и, чудо, стрекоза перебирается с травинки на палец. Ленка подносит стрекозу к глазам, какое-то время разглядывает ее, а потом так-же медленно протягивает ее мне. Я, по примеру Ленки, подставляю свой палец, и чувствую крючки на концах стрекозиных лапок, вцепляющиеся в мою кожу. Подношу стрекозу к себе и вижу в ее радужных глазах свое крошечное отражение. Тут стрекозе надоедает внимание и она покидает нас, теряясь среди висящих в воздухе сестер.
— Между прочим, это ты меня научила. Когда мне было семь, а тебе восемь.
Ленка опять смотрит мне в глаза (второй раз за одну беседу!) и, внезапно, снова улыбается. Совершенно по детски улыбается.И до меня вот только сейчас, впервые за все те циклы, что я ее знаю, доходит, что внутри Ленки живет вот эта семилетняя девчонка, которая иногда выглядывает наружу и заставляет хозяйку улыбаться.
— Идем дальше? — Спрашивает Ленка и, не дожидаясь моего ответа, легко взбегает на насыпь, сорвав на ходу и засунув в рот ягоду шиповника.

Пятница. 16-00. Елена Тихонова. Где-то в лесу.

Кажется здесь, на этой поляне, наша спасательная экспедиция и закончится. Вот сюда Семен с Ульяной пришли, вот здесь посидели (вон след от маленького костра и выброшенная из кружки заварка), и исчезли… Входной след есть, выходного нет. Нет, я знаю и понимаю куда Семен с Ульяной направились, но вот так, своими глазами увидеть, как они исчезли. И я теряюсь и не знаю, что делать. Алиса, кстати тоже. Она хорохорится, строит какие-то планы и что-то предполагает, но, после того, как я ей все показала и ткнула в следы носом, глаза у Алисы совершенно растерянные.
Шесть часов назад, когда мы уходили по насыпи от лагеря все казалось просто и понятно: дойдем, проверим, если нужна помощь — поможем. Но оказалось, что мы до конца так и не верили во все Ульянины расчеты и Семеновы рассказы и логические доказательства. Нужно было увидеть собственными глазами.
— Это что? Получается вот так вот, запросто, можно перескочить в другой лагерь? — Алиса думает о том же, о чем и я.
Получается, что так. Нужно только оказаться в правильном месте и в правильное время.
Мы едва не проскочили это правильное место. Лес, в очередной раз, отступил от насыпи и та вывела нас на большую квадратную поляну. Или, может, это называется пустошь? Или вырубка? В общем, это было расчищенное от деревьев квадратное поле со стороной квадрата, может быть, в полкилометра. На северной стороне этого квадрата, в стене сосен, виднелись начала двух просек, кажется здесь насыпь раздваивалась. И куда нам теперь? Направо? Налево? К счастью идти никуда не пришлось, очередной фантик (Специально Ульяна их что-ли бросала, как Мальчик-с-пальчик хлебные крошки?) показал направление: сойти с насыпи на левую сторону, углубиться в лес и выйти на еще одну поляну. Небольшая, идеально круглая поляна, окруженная по периметру цветущими кустами желтой акации (правильно говорят, что с сезонами здесь полный беспорядок: июнь, июль, август, — все перемешано, да еще и май с сентябрем добавляются). Да, сюда Семен с Ульяной пришли и отсюда не вышли.
— По крайней мере мы сделали все, что могли. До точки перехода они дошли спокойно и с ними все было в порядке. — Говорю больше, чтобы успокоить Алису. — Пойдем назад? Больше мы ничего сделать не сможем.
— Пойдем. Только, Ленка, давай отдохнем чуть. А то с утра на ногах.
Давай отдохнем, ноги, действительно, слегка гудят от усталости.
Кидаем на траву куртки, на то же место, где отдыхали и Семен с Ульяной, и достаем из сумок свои припасы: я — чай в термосе и пачку печенья, Алиса — фляжку с водой, полбуханки хлеба и кружок копченой колбасы. С минуту колеблюсь, потом лезу в сумку и достаю нож. Не знаю почему, но мне всегда тяжело показывать его посторонним, хотя ничего в нем особенного нет: обычный охотничий нож в простых кожаных ножнах, с прямым обухом, узкими долами и затертой от времени деревянной рукоятью. Не такой уж и большой, что бы там сплетники про него не говорили. Ничего я об этом ноже не знаю, кроме того, что он всегда со мной. И, успокаиваюсь я, если за рукоятку подержусь. Алиса косится на нож, но молчит, и это правильно.
Кажется здесь, в лесу, где кроме нас больше никого нет, мы с Алисой поменялись ролями: у Алисы пропали нахальство и самоуверенность, но добавились робость и растерянность; а я чувствую себя спокойной и собранной.
Мы перекусили, собрали остатки припасов и, не сговариваясь, откинулись спинами на траву. Изумрудно-зеленая трава, кусты акации усыпанные желтыми цветами, стрекозы, кажущиеся черными, на фоне светло-голубого неба. И тишина. Шепот листвы, треск стрекозьих крыл, жужжание насекомых (нас не трогают и прекрасно) нисколько не нарушают эту тишину. Нет, что-то нарушает. Прислушиваюсь: кажется, со стороны насыпи, слышны голоса. Я поднимаюсь на ноги и прислушиваюсь внимательнее.
— Что-то случилось?
— Алиса, голоса. Слышишь?
Алиса рывком подскакивает и встает рядом, тоже прислушиваясь.
— Нет, Ленка. Тебе показалось. Когда мало внешних раздражителей, мозг пытается заполнить эту пустоту знакомыми образами. Например, пытается из шумов сложить обрывки привычных звуков: голоса, музыка, шум мотора, поезд… Мне это доктор объяснила. Мы, когда с Ульяной дежурили по ночам в Старом лагере часто такое слышали.
Мы опять ложимся на траву закинув руки под голову, у Алисы во рту оказывается травинка.
— Минут пятнадцать отдохнем, и пойдем обратно?
— Да.
— Ленка. — Алисе хочется поговорить. — Я заметила. Когда ты приманивала стрекозу, и потом улыбнулась мне… Я поняла, что в тебе живет семилетняя девочка. Что бы там не рассказывал Сенька о нашем происхождении.
Ну да, живет. Я не даю ей разгуляться, но она есть.
— Знаешь, Алиса. В тебе тоже живет семилетняя девочка. Иначе стрекоза не пересела бы к тебе на палец. Поищи её, там, у себя — эту девочку. А вообще, я думаю, что в любом человеке всегда живут вместе и маленький ребенок, и взрослый, и старик. Просто в разные моменты мы видим по разному, но все эти люди уже там, в нас, с самого рождения. И семилетние девочки и семидесятисемилетние бабушки.
Какое-то время жду ответа, но, повернув голову, вижу, что Алиса уснула. Улыбаюсь этой рыжей, она все-таки неплохая девушка, хоть и может быть хамоватой, и тоже засыпаю.

Пятница. 18-30. Алиса Двачевская. Непонятно где.

Просыпаюсь первая. Первая уснула и первая просыпаюсь. Какое-то время еще лежу вслушиваясь в лесной шум, в который вплетается звук поезда. Вот то, о чем я говорила Ленке. Если сейчас начать прислушиваться, то так и будет казаться, что где-то далеко идет поезд, а если не обращать внимания, то звуки поезда исчезнут, чтобы через какое-то время смениться чем-нибудь другим. Так и поступаю — перестаю обращать внимание, лежу и мысленно уговариваю себя, что время встать, собраться и идти возвращаться в лагерь. И тут сообразив, что звуки поезда слышны все громче и громче, вскакиваю на ноги. От моего движения просыпается Ленка.
— Что…?
И замолкает, тоже услышав поезд.А я уже чувствую, как под ногами еле заметно трясется земля. Слышен гудок тепловоза. Мы, не сговариваясь, бросаемся к насыпи и видим хвост товарного вагона, проплывающего мимо нас со стороны «Совенка».
Обе мы понимаем, что куда-то переместились пока спали, неизвестно куда, и теперь, похоже, спасать придется уже нас. Как ни странно, но паники нет. Ленка еще подходит и зачем-то трогает блестящие рельсы: одну, а потом другую.
— Кто бы мог подумать? Час назад еще не было. — Шутит она. — Куда пойдем? Направо? Налево?

Здесь мы собираем самые интересные картинки, арты, комиксы, мемасики по теме (+132 постов - )